Джунсо у вас самый старший и самый мозговитый, он долго смотрит, анализирует детали, конструирует из них что-то в мастерской головного мозга, а потом выдает: Чего ты все время ищешь, Чоннэ? Куда тебя все время тянет?
А ты не знал. Максимализм или чье-то влияние. Загадка. Ты условную родину и не знал толком тогда. Было лишь знакомство с основными достопримечательностями и любовь к острым приправам в самом ядре национальной кухни.
Только и в штатах полно приправы. И родился ты в штатах. И корейский только в родительском доме, чтобы помнил и гордо мог сказать: я билингв, и все всё поняли – сын эмигрантов.
Ты сказал, что в средних классах тебе нравилось бегать по улицам и подолгу не возвращаться домой после школы. Говорил, любишь пространство и высокие потолки. Воду, ритм, то, как отзывается на него тело, и скорость. Рассказал о своем подержанном «дукати», на который ты потратил все те деньги, что скопил, пока работал на заправке. Отец доплатил остальное. Помог тебе получить черно-белый, слегка потертый мотоцикл с наклейками и крутыми примочками.
Родители так пытались откупиться от твоей шальной идеи уехать в Корею. Ты схитрил здесь немного, признался, что остыл и передумал, только после того, как купили мотоцикл. Нет же смысла напоминать, что у тебя самую малость лисья натура.
Когда я спросил про университет, ты пожал плечами. В этом городе вариантов много, даже если не учитывать бордовые стебли Лиги Плюща. Ты человек неглупый, с достойным средним баллом, светлой головой и способностью твердо идти к цели.
– Только зачем пытаться поступить в Гарвард человеку, у которого нет четкого стремления туда попасть? Лучше же оставить место кому-то, кто только об этом и грезит. Так? И потом, я бы тебя не нашел, наверное, поступи я в другое место.
А кто сказал, что такой вариант для нас менее удачный? Если бы я спросил, ты бы отшутился. Ты мастер общения. Острослов, пародист, болтун. Последнее – в мать, и это ты признал сам.
Я спросил про историю. Отчего она, а не вода и плавание? Ты крутил в руках пустой стаканчик от кофе и смотрел на меня через тот маленький стол у фонтана:
– Мне не дает покоя тот факт, что мир существовал и жил без меня. Я отсутствовал, а другие присутствовали. Тебе это чувство точно не знакомо, а я постоянно об этом думаю. Вот и мухлюю. Притворяюсь, будто я во всем осведомлен не потому, что прочел и изучил, а как будто везде был и все видел. Понимаешь?
Я сказал, что понимаю. Ведь так и есть. Спросил: хотел бы ты быть на моем месте?
– Ты мне скажи, сколько войн видел и как часто рождался неудачно, и я отвечу.
Неудачно родиться – это, например, в Швеции аккурат к войнам за господство над Балтийским морем или в Японии перед самой реставрацией Мэйдзи.
– Вот поэтому, – был обещанный ответ в мягком зефире дыхания. – Я, конечно, возмущаюсь, но достаточно адекватен, чтобы понимать: притворяться, что везде был, куда проще, чем быть в действительности.
Ты можешь вести себя как балагур и самый настоящий артист, но вместе с тем мысль в тебе далеко не праздная. Ты рассудительный и очень наблюдательный. Еще ты крайне энергичный и всегда полон сил. Легкая неусидчивость живет во всем, что не касается меня и видеоигр. Именно поэтому, наверное, тебя не свалил безобразный режим, с каким ты жил эти два года.
Геймер ты с раннего детства, с первых пробных игрушек с ужасной графикой и рисовкой персонажей. Тебе знакомы названия, даты релиза и даже компании со всеми играми, которые они выпускают. Это примерно так же много, бурно и иногда трудноуловимо, как если бы твой друг Коди Бертон начал говорить о веб-дизайне.
Ты сказал, что три года назад тебя мало волновала природа. Какие-то там сезоны. Переменчивая палитра неба. Смена оттенка асфальта и вечная непоседливость отметки термометра. Все было к одному. А потом стало заметнее. Начал обращать внимание.
Сказал, поначалу из-за моих волос: все пытался понять, выявить промежуток между окрашиванием. Тебе было жутко любопытно. Начал ходить за мной – и пришлось думать о погоде. Градусе, жаре, морозе или сырости. Обо всем. Ты сказал, что «научился слышать воздух». Слишком часто ходил за мной, слишком долго стоял в тишине. Звуков много, и замечаешь их не сразу. Это верно.
А еще ты бесконечно, невыносимо, убийственно, жутко упрям. Вот как сейчас. Пока носок твоего кроссовка дотошно бьет по подошве моих сапог. Это так же утомляюще, как щелканье ручки в чьих-то пальцах.
Бам. Бам. Бам.
А ты сидишь в своем надутом пуховике, смотришь вперед – то ли на других пассажиров, то ли сквозь окна, как ни в чем не бывало. Будто не донимаешь, лишая покоя.