Молчишь. Смотришь. Мне кажется, или ищешь? Что ты ищешь? Мне кажется, или… ты… это что?
– Очень разозлишься, если… – Ты хочешь улыбнуться? – Если я скажу, что ты все то…
Может быть, разозлюсь.
Ты обрываешь вопрос сам, когда слышишь шум за спиной. Хорошо, что не удастся проверить.
У моего приемного отца средний рост и обычное неплотное телосложение. Кори говорит, он похож на Итана Хоука: вытянутой формой лица, небольшими глазами и любовью к усам с бородой, какую обычно носит вышеупомянутый знаменитый американец. Виктор – это папиросы, костюмные жилетки поверх свитеров и разноцветные слаксы к кроссовкам ньюбэланс. Виктор учился на юриста, а жена у него – детский психолог, поэтому, когда отец смотрит, то всегда анализирует.
Ты оборачиваешься, он хмурится. Скашивает глаза в мою сторону, пытается разобраться. Понять. И – это я вижу отлично – защитить. Мне ужасно не повезло с первой приемной семьей, но второй судьба откупилась на столетия вперед. Я ценю это.
Бесконечно.
– Итан, – голос у Виктора разведывающий. С легким взлетом тона вверх к концу предложения. – У тебя гости?
Ты смотришь на него через плечо. Как смотришь и что думаешь – мне недоступно.
– Нет. – Это заставляет тебя снова обернуться, и мне чертовски больно от того, как ты пытаешься уговорить меня взглядом, но что я могу сделать, если самый настоящий трус? – Он уже уходит.
– Итан, пожал…
– Ты. – Прости. – Уже. – Меня. – Уходишь.
Пожалуйста.
– Прошу, давай поговорим? – Тянешься руками, пытаешься шагнуть ближе, но, опомнившись, тормозишь. – Не руби с плеча, не равняй меня с другими, Итан, мн…
Я машинально отступаю назад, сминая клеенку.
– Оставь меня в покое. – И, как жертва, обнимаю себя руками. – Я второй раз тебе говорю. Хватит быть таким наглым…
Я жалкий патологический лгун.
– Я же знаю, что ты не хочешь, чтобы я уходил.
Которого ты видишь насквозь.
– Молодой человек.
На мгновение, прямо пропорциональное твоему терпению, ты прикрываешь глаза, понимая, к чему все идет.
– С точки зрения гостеприимства это невежливо, но с точки зрения отцовства – единственно правильно, – Виктор разъясняет с присущим ему деловым красноречием, – поэтому я вынужден просить вас покинуть дом.
Ты – это ты. Со всем тем, что присуще тебе:
– Сэр, – встаешь вполоборота и тянешь ко мне руку, словно можешь иметь в виду кого-то другого, – я должен с ним поговорить.
Отец понимающе склоняет голову:
– Думаю, для этого еще предоставится возможность.
– Не предоставится!
А потом резко выпрямляет, встречая твой повышенный тон. Видно, что ты сам от себя не ожидал. Видно, как кратко смотришь в пол, себя смиряя, и только после снова во взрослые глаза:
– Он меня больше не станет слушать, если я сейчас уйду.
– Сейчас ему нужно побыть одному.
Смолкаешь. Продолжаешь на него смотреть. И я уже чувствую, как ты наконец понимаешь: чем бы ни решил крыть, ничего не сгодится в сложившейся ситуации. Я поспешно отворачиваюсь, цепляясь глазами за испачканную колонку на столе, и потому, когда ты решаешь снова заговорить, совсем не вижу ни твоего лица, ни рук, ни губ, ни плеч.
Ничего.
– Мы не закончили, Итан. Слышишь? – Слышу. Только и могу сейчас слышать твое ледяное упрямство. – Это ничего не меняет. Я ухожу не по собственной воле. – И непоколебимое уважение к самому себе. – Имей это в виду.
Потом только шорох, шаги, ускользающие от меня запахи. Самое худшее – это то самое смежное чувство, над которым хохочет страх. Я хочу тебя остановить, я хочу на тебя кричать, я хочу тебя обнимать, я хочу от тебя бежать. У меня вибрирует в грудной клетке, подбирается к горлу это наглое желание окликнуть, вернуть обратно, вцепиться и потянуть на себя каменного цвета футболку, чтобы она, как глина, жила меж моих пальцев, покорная любым формам.
Дверь хлопает. Я закрываю глаза. Меня тошнит. Это не головокружение или дурная смесь конфет с вином. Это омерзение, растущее сорняками у меня внутри. А потом. Потом я сразу же скучаю. И по щекам, увлажняя засохшую краску, куда-то сбегают теплые ленты доказательств моего проигрыша. Не сейчас. Потом.
Потом я подумаю об этом с горькой усмешкой. А сейчас я уже на диване. Сейчас, согнутый напополам, прячу лицо в коленях. Сейчас я скулю. Все больше и больше совсем немужских всхлипов, я сотрясаюсь, постепенно прерываясь, чтобы втянуть воздух. Меня тошнит.
Я пропускаю момент, когда рядом прогибается диван и Виктор проводит ладонью по моим плечам.