Я спросил себя, почему сделал этот шаг вперед. Чего боюсь, если это ты. С кем я по привычке тебя сравниваю? Конечно, с вымышленными антагонистами из своих повседневных сценариев и изображений. С монстрами, разумеется. Ни одним из которых ты не являешься.
Я вернулся назад, попав под душ, и проиграл те же самые сценарии и изображения еще раз. Так, как делаю в приступах персекуторного бреда. Вода шипела, грела и застилала взгляд. Я наконец осмелился позаимствовать твой облик. Вписал его в привычный ход ненавистных мне актов принуждения.
Вода шипела, грела и застилала взгляд. Я распахнул глаза. Я замер в потоке карающего водопада капель. А потом чуть в нем не захлебнулся. Моргал и моргал, перематывая сцены снова и снова. Чтобы убедиться, чтобы позволить осознанию обжечь острым лезвием новизны.
Вода шипела, грела и застилала взгляд. А я не чувствовал. Не воду. А ту долю омерзения и тошноты, какую непременно обычно ощущаю. Я сел на пол. Я прижался спиной к стене и попробовал тебя заменить на кого-то другого. Любое лицо, любое тело. Как обычно. Все сразу же возвращалось обратно. Другие сеяли прежний страх и мерзость. Другие рубили и побуждали насильно. А тебя… а ты… к тебе я…
Я что-то шептал, и буквы топились, захлебывались, срывались в водосток, оставляя меня в запотевших хлипких стенках душевой кабины. Сначала крошечная радость. А после страшно. Очень-очень. Куда легче держаться подальше, пока тянется только душа. И почти невозможно, когда она заодно с телом.
В среду ты появился на занятиях, а значит, я смог наконец тебя видеть. И я видел. Я смотрел. И понимал, что не отвожу взгляда в течение долгих минут, фантомно ощущая твой запах. Я смотрел так долго, что все-все понял. Ощутил. Осознал, что тестирую себя, как будто подсознательно жду, что все равно тебе сдамся. А раз сдамся, должен хоть что-то тебе подарить. Иметь возможность вручить не только душу. А если вспомнить, что она и так твоя, выходит, я пришел бы ни с чем, правильно?
Ты не подходишь. Пишешь сообщения, я оставляю их без ответа. Ты не ходишь за мной ночами, но сидишь на первом этаже на подоконнике. Ждешь, когда вернусь.
Не могу заснуть, пока ты снаружи.
А я не могу нормально дышать, пока ты внутри. И чем дальше открываю глаза утром и закрываю их ночью, тем яснее становится эта болезненная заметка, прибитая отныне прямо в центральной точке моего аванпоста:
как бы далеко я ни пытался убежать,
эту войну мне не выиграть.
Но я делаю вид, что побеждаю. Даже в четверг, когда нахожу те две песни, которые ты оставил напоследок в середине марта, пока мы ехали в автобусе в сопровождении твоих саундтреков.
Даже когда… в пятницу вечером… снимаю футболку и лежу на спине в полной темноте, водя пальцами по груди и животу, представляя, что это твоя ладонь. Проверяю, что буду при этом чувствовать. Даже когда мочу пальцы водой и вожу, воображением рисуя твой язык. Даже когда чувствую эрекцию. А она – меня.
Я боюсь смотреть, я боюсь что-либо делать, просто дышу, опасаясь опускать глаза ниже. Какая же это победа? Если я дрожу, а потом вздрагиваю, когда рядом вибрирует смартфон.
– Кто ты?
– Я человек.
– И сколько ты здесь?
– Век.
– И почему ты здесь?
– Ищу.
– Что?
– Вопрос.
– Какой?
– Тот, на который есть всего один ответ.
– Зачем?
– Чтобы спокойно умереть.
– Тебе помочь?
– Ну, помоги.
– Давай спрошу?
– Спроси.
– Кто ты?
– Я – человек.
– Ну вот. Один ответ. Что дальше? Смерть?
– Увы. Я человек. Еще я тварь земная.
И дух надземный. И тьма из-под земли.
И свет от солнца. Я – группа атомов
с одним ядром. И миллиарды звезд
на месте головы.
– Ну, хорошо. А что такое век?
– Сто лет.
– Ну вот. Один ответ. Что дальше? Смерть?
– Увы. Век – это сотня. Три буквы.
Существительное. Слово.
– Ну, хорошо. Возьму я два, прибавлю два. Ответ?
– Четыре.
– Ну вот. Один ответ. Что дальше? Смерть?
– Увы. Два яблока плюс два всегда четыре.
Один гнилой: а значит – несъедобный.
Для голодающих четыре – ответ ужасно
лживый.
– Планета – круглая?
– Все верно.
– Ну вот.
– Увы. Ты знаешь несколько планет. А остальные?
Вселенная огромна. В ней сотни, может быть,
квадратов, треугольников, овалов.
– Земля! Земля, скажи же, круглая?
– Конечно.
– Ну вот! Один ответ!
– Увы. Я не уточнил. О чем вопрос? Земля
под ступнями крошится, а дом наш —