Один из многочисленных указов Петра гласил: «Беглых солдат бить кнутом и ссылать в новостроящийся город Санкт-Петербург». Но прививка, полученная в первой четверти XVIII столетия, оказалась такой мощной и долговременной, что очень скоро Россия, как утверждает фольклор, уже смотрела «Одним глазом в Москву, другим в Питер». И чаще всего предпочтение отдавалось Петербургу, где градус кипения общественной жизни был значительно выше московского.
Да и набор развлечений, предлагаемых северной столицей, оказывался гораздо шире, разнообразнее и интереснее унылой росписи знаменитых московских старосветских обедов, неторопливых вечерних чаепитий и обязательных воскресных семейных посещений церковных проповедей под неусыпным приглядом многочисленных тетушек.
В свое время возникло даже неизвестное до того на Руси социальное явление — встречные миграционные потоки. В Петербург — в поисках работы и развлечений, в Москву — на покой и отдых. Сардинский посланник в России граф Жозеф де Местр в одном из своих писем из Петербурга сообщал о том, что в петербургских аристократических салонах Москву называют «Столицей недовольных». Все, кто попал в немилость, отставлен или изгнан, пишет он, «почитаются как бы несуществующими… они живут или в своих имениях, или в столице недовольных — Москве».
Такой поговорки удостоился петербургский купец 1-й гильдии, коммерции советник Вильгельм Эдуардович Шитт. Он был богатым владельцем винной торговли, основанной еще его дедом, потомственным почетным гражданином Петербурга Корнелиусом Отто Шиттом в 1827 году. Василий Шитт, как его называли в Петербурге, получил образование в известной гимназии Карла Мая на Васильевском острове. Здесь же, в Волховском переулке, он жил со своей многочисленной семьей. У Шитта было два сына и четыре дочери.
К началу XX века семейная фирма «К. О. Шитт» насчитывала 37 винных погребов в самых различных районах Петербурга — на Невском, Вознесенском, Сампсониевском, Забалканском, Каменноостровском проспектах, на Миллионной, Большой и Малой Морских, Николаевской, Галерной и многих других улицах города. Создавалось впечатление, что буквально весь город отмечен рюмочными и распивочными Шитта, многие из которых располагались на самых выгодных местах — в угловых частях зданий на многолюдных, оживленных городских перекрестках. В Петербурге начала XX века знатоки говорили: «В Питере все углы сШиты» и «Шитт на углу пришит».
Первоначально эта поговорка имела совершенно конкретный профессиональный смысл, связанный с трудностями проезда по дорогам, до отказа забитым конными экипажами и верховыми, и родилась она среди питерских извозчиков. Но очень скоро ее смысл расширился и приобрел выраженную социальную окраску. Пословица стала общеупотребительной и универсальной.
Петербург XVIII, XIX да и начала XX века невозможно представить без конного транспорта. Конный транспорт развивался вместе с городом. Если в середине XVIII века количество извозчиков в городе едва превышало три тысячи, то к началу следующего оно выросло почти вдвое. Оживление и теснота на улицах требовали какого-то упорядочения движения транспорта. Еще в 1732 году была предпринята первая попытка ввести в Петербурге правила движения. По улицам предписывалось «ездить смирно и на конях не скакать». Вскоре появилось и первое ограничение скорости — до 12 верст в час.
Однако это не действовало. Каждым извозчиком руководило желание обогнать, выделиться, понравиться клиенту. Улица становилась опасной. Заклинание: «Спаси, Господи, от седока лихого и от изверга-городового», которое ежеутренне, как спасительную молитву, повторяли про себя ямщики, выезжая на городские улицы, подхватило население, вспоминая его каждый раз, выходя из дома.
Извозчики на набережной реки Мойки. А. О. Орловский. 1828 г.
Извозчики подразделялись на легковых, перевозивших людей, и на ломовых — для транспортировки грузов. В начале XX века в городе работало 25 тысяч ломовиков. Легковые извозчики, в свою очередь, делились на одноконных «Ванек», о которых в Питере говорили: «На ваньке далеко не уедешь», и «Лихачей», прозвище которых говорило само за себя. В петербургском городском фольклоре есть легенда о том, как Екатерина II, готовясь к встрече австрийского эрцгерцога Иосифа, решила удивить его скоростью движения в России. Она приказала найти лихача, который доставит заморского гостя из Петербурга в Москву за 36 часов. Ямщика нашли и привели пред очи государыни. «Возьмешься ли доставить немецкого короля за 36 часов?» — лукаво посмотрела на него императрица. «Берусь, матушка, но не отвечаю, будет ли цела в нем душа». От себя добавим, что дилижансы на маршруте Петербург-Москва в народе назывались «Нележансами». Вероятно, ездить в них было одинаково мучительно и сидя, и лежа.
Заметны были в Петербурге и так называемые «Эгоистки» — дрожки на одного седока, и крытые экипажи, которые горожане называли «Кукушками».
Жизнь ямщика была неразрывно связана с лошадью. И если в деревне полноправным членом крестьянской семьи становилась корова, то в городе то же самое можно было сказать об извозчичьей лошади, хотя большинство питерских извозчиков личных лошадей не имели. Они принадлежали хозяину, у которого ямщик работал. Но традиционно домашнее обращение с лошадями оставалось. «Расправляйте ножки по питерской дорожке», — говорили ямщики своим кормильцам и выезжали на улицы города, где над ними могли и добродушно пошутить, и безнаказанно посмеяться, и, чего доброго, просто отдать городовому.
Если учесть, что в Петербурге насчитывалось до 10 тысяч личных лошадей, то общее их количество в городе было пугающим. Петербургские газеты начала XX века писали, что человек, приезжая в Петербург и выходя на площадь перед Николаевским вокзалом, «останавливался, буквально сраженный бьющим в нос запахом навоза, до предела насытившего воздух и пропитавшего, казалось, насквозь, не только деревянные постройки, но и все трещины и щели каменных зданий и булыжных мостовых». Среди предсказаний гибели Петербургу, которых на рубеже веков было довольно, есть одно, связанное с лошадями: петербуржцам на полном серьезе предсказывали «задохнуться от лошадиного навоза».
В который раз приходится признать, что многие петербургские традиции, в том числе и самые что ни на есть пагубные и печально знаменитые, были заложены Петром I. Нельзя безоговорочно утверждать, что именно он виновен в распространении «питейного дела» в Петербурге, но честь открытия первого петербургского трактира «Австерия Четырех фрегатов» на Троицкой площади принадлежит ему. А кабак вблизи Морского рынка в начале будущего Невского проспекта вообще носил монаршее имя: «Петровское кружало». В нем за незначительную плату или даже под ничтожный залог можно было общим ковшом зачерпнуть из стоявшего посреди помещения огромного чана густого пива. Пример подавал сам царь. Генерал К. Г. Манштейн в «Записках о России 1727–1744 годов» писал, что «со времен Петра I вошло в обыкновение при дворе много пить». Да и само виноделие на Руси, если верить фольклору, началось при Петре. Согласно одной из легенд, еще во время Азовского похода ему понравилась станица Цимлянская. Особенно ее плодородные почвы. Говорят, он долго смотрел под ноги, затем неожиданно воткнул палку в землю и воскликнул: «Не хуже, чем на Рейне!» И велел насадить виноградники. Так будто бы началось в России промышленное изготовление вин.
А что было дальше, хорошо известно. Пыляев рассказывает анекдот о том, как Екатерина II однажды пригласила к столу известного чудака и оригинала, большого любителя спиртного, поэта Е. И. Кострова. Слабость поэта к спиртному была всем известна, поэтому И. И. Шувалов задолго до обеда предупредил Кострова, что тот должен быть трезвым. Однако ни в назначенный час, ни позже Костров на обед не явился. «Не стыдно ли тебе, Ермил Иванович, — через две недели сказал ему Шувалов, — что ты променял дворец на кабак?» — «Побывайте-ка, Иван Иванович, в кабаке, — отвечал Костров, — право, не променяете его ни на какой дворец». Надо сказать, что пили в открытую, пить не стеснялись и никаких комплексов при этом не испытывали. Пили, даже находясь на службе: «Хлещут водку у казармы лейб-гвардейские жандармы».