– Удовлетворен, господин полковник. Разрешите еще вопрос?
– Слушаю вас. – Пустошин с явным неудовольствием взглянул на Баташова.
– Когда мы выступаем?
– Ждите команду! – строго сказал полковник и, обращаясь к офицерам, добавил: – Если больше вопросов нет, то я вас больше не задерживаю, господа. Готовьте свои команды к походу. Приказ должен поступить со дня на день.
Но прошло еще долгих три недели, прежде чем гарнизон облетела молва: «Завтра в поход!»
Посыльные только-только начали выбегать со срочными поручениями из штабной избы, когда на ее пороге уже появились наиболее нетерпеливые начальники команд. И конечно же, поручик Баташов был среди первых.
– Господа офицеры, прошу всех в штаб, – пригласил командиров в хату только что прибывший начальник штаба отряда штабс-капитан Наволоцкий, – у меня есть важное сообщение!
– Знаем мы это сообщение, – с ухмылкой произнес казачий полковник Белоконь, – кабыть завтра выступаем!
– Откуда вы знаете? – удивленно спросил Наволоцкий, распечатывая полученную только что депешу.
– Да об этом уже весь гарнизон говорит, – вставил Баташов.
– Никакого понятия о служебной тайне… – удрученно промолвил штабс-капитан. – Ну я наведу порядок, дайте время, – пообещал кому-то он, знакомясь с содержанием телеграммы.
В хату спешно вошел Генерального штаба полковник Пустошин.
– Ну, что там? – указал он на телеграмму.
– Приказ выступать, – сообщил Наволоцкий.
– Когда?
– Второго дня, в 7.00.
– А мне денщик сказал, что завтра, – явно удивился полковник.
– Слишком длинные языки у наших телеграфистов да денщиков, – недовольно проворчал штабс-капитан, – никакого порядка!
– Господа офицеры, у вас есть сутки для того, чтобы окончательно подготовиться к выходу, – не обращая внимания на ворчание начальника штаба, сказал Пустошин, – вам и карты в руки. Поход покажет, кто из вас на что гож. С нерадивых спрошу строго, по-фронтовому, – добавил полковник.
Растянувшись почти на версту, военная колонна медленно, серой змеей вползла в Алайскую долину и, заполнив собой почти всю ее сердцевину, потянулась в узкое ущелье, ведущее к перевалу. Знойное полуденное солнце, пыль и огромные валуны, которые постоянно приходилось обходить, уже в самом начале похода как бы предупреждали о том, что эти первые трудности – всего лишь легкая разминка, более опасные препятствия – впереди. Но так уж устроен русский солдат, что в тяготах и лишениях он не расслабляется, а лишь крепчает.
Когда голова колонны подошла к началу ущелья, Баташов, батарея которого находилась в центре походного порядка, переходя от одного офицера к другому, давал им короткие советы и напутствия. Одним – чтобы сдерживали норовистых коней, на которых были навьючены стволы горных пушек и лафеты, другим – чтобы, наоборот, помогали коням при подъеме по крутой тропе и особенно при переправе через бурные горные речки, третьим – чтобы повнимательнее слушали команды и не расслаблялись. Встретив уверенные и понятливые взгляды солдат и офицеров, он вскочил в седло и, постоянно сдерживая явно застоявшегося в яслях артиллерийского мерина, погарцевал к перевалу. Забравшись на самый верх, он остановил коня.
Мимо него медленно двигалась длинная вереница серых, утомленных походом солдат, устало бредущих по ущелью, которое, словно кинжал, врезаясь узкою щелью в Заалайский хребет, круто забиралось ввысь от Алайской долины к перевалу Кизиль-Арт.
Баташов слез с коня и, передав поводья денщику, расстелил на плоском камне карту, одного взгляда на которую было достаточно, чтобы понять, что дальнейший путь колонны будет еще сложнее и опасней. С перевала тропинка спускалась в долину реки Маркан-су, где следующим серьезным препятствием была горная речка Кок-сай. Было видно, что тропа, словно змейка, вилась вокруг скал, то круто поднимаясь вверх, то почти обрываясь вниз. Часто пересекая бурлящие воды речки, которая представляла собою немалое препятствие для движущегося обоза и пехоты, не говоря уже про артиллеристов, которым предстояло перед каждой переправой сгружать, а после переправы вьючить на лошадей тяжелый и некондиционный груз.