"В этой ситуации, — продолжал далее Киреев, — и. о. главного редактора избрали на один год ответственного секретаря редакции Андрея Василевского. Да, Василевский не пишет книг, но он отлично знает книгу. Не зря свою работу в "Новом мире" начинал 20 лет назад в качестве библиотекаря."
— Статью читали? Как она вам? — поинтересовался Киреев у меня, рассчитывая на одобрение (а как иначе: написал смело, независимо!).
— Что ж, это ваша точка зрения. Когда-нибудь я изложу свою.
Зато публичный выговор Кирееву от Василевского последовал на первой же редколлегии. Сквозь зубы поблагодарив автора за "добрые слова в свой адрес", Василевский заявил, что статья наносит урон журналу в целом. И что отныне любые печатные выступления, где будет упомянут журнал "Новый мир", допускаются только "с разрешения главного редактора".
Киреев поспешил уйти в тень и добровольно отказался от должности заместителя главного редактора, оставшись просто заведующим отделом. Миша Бутов, напротив, с радостью согласился на предложение Василевского занять освободившееся место ответственного секретаря и стал правой рукой своего шефа. Ольга Новикова сохранилась при Кирееве и даже получила должность "замзавотделом" и прибавку к зарплате.
Обо всем, что на самом деле произошло в "Новом мире", я как заместитель Залыгина счел своим долгом оповестить литературную общественность и разослал, в частности, письма членам редколлегии и наиболее близким журналу авторам. Писал и в газеты. Давал интервью.
Такое не могло продолжаться долго. Однажды Василевский объявил, что у меня "неприятности":
— Мы решили обойтись вообще без заместителя главного редактора!
После этого ко мне заглядывали многие. Роднянская — чтобы посоветовать смириться и не противиться судьбе: жизнь движется вперед, приходится давать дорогу молодым, вроде Сережи Костырко (поглощенная своей долей, она, видимо, просто упустила из виду, что я-то его моложе). Костырко — чтобы забрать из моего кабинета к себе домой "освободившийся" служебный компьютер. Василевский — чтобы намекнуть, что при хорошем поведении я сохраню возможность здесь печататься. Подосланный им Кривулин — чтобы предложить за тихое расставание еще и деньги. Чухонцев — чтобы пожать на прощание руку ...
Но больше всех порадовала меня Ольга Новикова:
— Я звоню иногда Розе Всеволодовне, и мы очень вас жалеем. Но бороться бесполезно! И вообще, чтобы работать здесь, в "Новом мире", нужна некая аура...
— "Аура"? Это интересно. Нет, правда интересно: ведь это я брал вас сюда! Так какая у вас, говорите, "аура"?..
Если честно, последняя реплика покрутилась на языке, да так и не сорвалась. Разошлись с улыбками. А жаль...
Расчет в журнале я получил металлом. Большой мешок мелких монет. Кассир Зюзина смеялась мне в лицо, прямо-таки валилась со стула от хохота.
Много месяцев спустя мне передавали фразы Роднянской и Чухонцева, сказанные в разной обстановке разным лицам.
Первая: "Бог нас покарал!"
Второй: "Не ассоциируйте меня с "Новым миром"!" (Как всегда, у Чухонцева политически актуальный подход.)
Говорили они это на самом деле или нет, проверить невозможно.
Кублановский на мои расспросы о журнале отвечает в том же духе: работаю сам по себе, про Василевского с компанией знать ничего не знаю! Но если Чухонцев, например, действительно больше не появляется в редакции (хотя бы по той причине, что Кублановский занял его место в отделе поэзии), то Кублановского можно часто застать на публике бок о бок с Василевским. А на похоронах Залыгина он стоял в почетном карауле у гроба вместе... с Коробейниковым.
Правдолюбец Ларин довольно скоро был выброшен за ненадобностью на улицу вместе с наивной Борщевской.
Киреев и теперь редактор отдела прозы с незапятнанной репутацией. Не хуже, чем у его героя Рябова.
Ну, а Василевский по-прежнему обозревает текущую прессу в разделе "Периодика", при случае рассказывая о самом себе — трогательно, но как-то болезненно: "Безотносительно к содержанию статьи необходимо отметить, что этот Андрей Василевский — совсем не тот Андрей Василевский, который главный редактор "Нового мира" и составитель "Периодики", а какой-то совсем другой Андрей Василевский..."
Дописывая эту хронику, я будто сбрасываю с плеч невыносимый груз. Могу еще сравнить свое состояние с поправкой после долгого тяжелого отравления. Только теперь, спустя два года после расставания с "Новым миром", начинаю распрямляться и дышать свободнее, вновь испытываю обыкновенные радости и огорчения, простые чувства живого организма...
Слава Богу, я еще живой! Хотя, конечно, уже не тот, что был раньше.
Сергей Павлович Залыгин писал: "Моя демократия — это моя демократия и, вероятно, ничья больше. В том-то и дело, что она у каждого своя".
Не исключаю, что некоторым изображенным здесь лицам захочется оправдаться: "А я делал или говорил это не потому, а вот почему"; "а я имел в виду другое". Кое-кто, наверное, крепко обидится и даже попытается "свести счеты". Я к этому готов.
Но есть и еще ожидание: как знать, может, кому-то я открыл глаза на неведомые ему прежде факты, помог избавиться от искренних заблуждений, взглянуть на себя и окружающих непредвзято, принять другую логику событий? Кто-то, может, меня еще и поблагодарит в душе? Робкая надежда, но она существует, без нее я не осилил бы такого труда.
Перефразирую Залыгина: моя правда — это моя правда. Если у кого-то есть своя, отличная от моей, мне будет интересно ее послушать.
Когда-нибудь про это напишут настоящий авантюрный роман. Можно вообразить, в каком блистательном ореоле предстанут перед читателями хитроумная и отчаянная девчонка Хренова или таинственный Рафик Зелимханов, сколь пленительными покажутся в изображении настоящего мастера загадочная улыбка и акварельный румянец Розы Банновой — женщины, рожденной править и повелевать, какими неожиданными чудачествами порадует старик Залыгин и до какой черной низости дойдет Андрюша Василевский...
Достанет у автора красок и на меня, уж будьте уверены!
Впрочем, едва ли кому-то будут интересны наши имена, подлинные и сочиненные. Каждое новое поколение станет приставлять к нарисованным фигурам свои лица. Никто не поверит, что такое было, могло когда-нибудь происходить на Земле, но все равно будут читать и читать, снашивать страницы до дыр, и даже у самого твердолобого скептика наверняка проснется невольная зависть к этой яркой, разгульной, ни в чем не знавшей преград жизни.
Поверите ли, я и сам всех без исключения моих героев (как литературных героев, конечно) давно люблю, просто обожаю. Любил еще тогда, когда ежедневно сталкивался с ними лицом к лицу, — вероятно, это-то и помогло мне сохраниться. И сам себе, заканчивая эту книгу, едва ли уже не завидую.
Действительно, не всякому выпадает столь лихая пора. Нашим потомкам придется судить о ней по воспоминаниям да художественным вымыслам. И только мы, все это пережившие (кто-то с выгодой для себя, но большинство с невосполнимыми потерями), реально представляем, чего это стоило — каждому из нас и всем вместе.
Об этом я и пытался рассказать в моей книге.
Ноябрь 1999 — май 2000 г.