Они столкнулись случайно, в июле. Князь шел улочкой близ Успенского собора, и многочисленная свита тащилась позади, расталкивая прохожих. Макарин шагнул в сторону. Князь остановился.
- Постой-ка. А ведь я тебя знаю. Мне твою физиономию Ивашка Карпов показывал, судья приказный. Пару лет назад. Ты тот самый дьяк, кого послали тогда в Мангазею. Прав я?
Макарин поклонился. Мстиславский подошел ближе.
- Ну так что? Нашли ту безделицу? – прошептал он, и его красноватые глазки прищурились в нетерпении.
- Нашли, князь. Оказалась зело вредной языческой штуковиной. Люди вокруг нее мерли как мухи. Пришлось уничтожить.
Мстиславский разочаровано скривился.
- Нет в вас никакого толку, бесполезное простонародье. Даже такую мелочь, и то сделать не в состоянии.
Он было двинулся дальше, но вдруг оглянулся.
- А что про эту безделицу плели, то правдой оказалось?
- Про нее разное плели, - замялся Макарин.
- Ну, что мужскую силу поддерживает, да бабам рожать помогает?
- Про то врали, князь.
Мстиславский хмуро фыркнул и отвернулся.
- Всюду ложь и обман.
И прошествовал вперед, одышливо сопя и расталкивая пузом встречных нерасторопных доходяг. Свита ползла за ним, сверкая узорочьем на одежках.
Макарин посмотрел ему вслед, вспомнив, что у старого царедворца нет детей, и его род вскоре угаснет вместе с ним.
Шли годы, заполненные каждодневной службой, бумажной рутиной и нечастыми вылазками на места ограблений и убийств. Пару лет спустя Макарин завернул в харчевню на Чудовской улице и вдруг услышал знакомый раскатистый хохот.
Григорий Кокарев стоял, подняв кружку, расставив ноги и упираясь головой в низкий свод. Сидящие за длинным столом разрядные подъячие слушали его, раскрыв рты. Кокарев увидел Макарина, стушевался, выдул, обливаясь, брагу, плеснул из жбана добавки и подошел, держась за стенки и расталкивая посетителей.
- Дьяк.
- Воевода.
Кокарев нащупал табурет, придвинул, сел, возложив локти на стол.
- Уже не воевода. Или пока не воевода. Вон, кормлю челядь с Разрядного приказа. Авось кто из них поможет с хлебным местом.
- Давно вернулся?
- Трех недель не прошло. Завтра с отчетом к царю-батюшке. Сам, говорят, просил. Любит, говорят, сказки про далекие земли слушать.
- Немудрено. У царя-батюшки и борода еще толком не выросла.
Они неловко помолчали. Кокарев вертел по столу кружку. Макарин грыз утиное крыло.
- И как там? Изменилось чего? – спросил он.
- А то как же, - оживился Кокарев. – Разрослась Мангазеюшка. Домов раза в два больше стало. Тысячи промышленников каждый год приходят. Пушнина рекой течет. Не успеваем барыши подсчитывать. Если б не предписание в Москву вернуться, так бы и сидел на тамошнем воеводстве безвылазно.
- Сам понимаешь, ради блага государева надобно чаще воевод с места на место перекидывать. Ты и так уж засиделся.
Кокарев нахмурился, видно почудился ему в этих словах намек. Хлебнул браги.
- Хотел тебя поблагодарить кстати, - сказал он, утираясь рукавом, - что отчету ход не дал.
- Дал бы. Если б было кому отчет давать. Так что не благодари. То, что ты сделал, вечно на твоей совести будет.
Кокарев прищурился, видно, хотел возразить, но передумал. Макарин и без того видел, что слова тут бесполезны, и бывший мангазейский воевода искренне не понимает, что ж такого он сделал. Ведь все было в пределах данной ему власти, все было в интересах государства, и даже если бы он, дьяк Разбойного Приказа, тогда расписал в бумагах все, как было, то ничего бы не изменилось. Да, полномочия немного превышены. Да, изменника воеводу то ли в пропасть столкнул, то ли из пропасти не вытащил. Но ведь изменника же. А то, что пара десятков черного люда и несколько сотен дикарей к праотцам отправились, так это ж черный люд и дикари. Кто их считает? Тем более тогда. Пожурили бы воеводу Кокарева грозной бумагой за Троекурова, да в подарок отрез парчовой ткани бы отправили за все остальное. И оставался для него, дьяка Макарина, только единственный вопрос. А ему-то, дьяку Макарину, какое дело до черного люда с дикарями? Ведь сказано же было ему тогда, давно, еще в Риме. Никогда не ставь интересы чужака на один уровень со своими. Чужак твои интересы точно блюсти не будет. А в чем мои, дьяка Макарина, интересы?
Молчание затягивалось. Кончилась брага, и лежали перед Макариным на блюде одни кости. Дьяк уже собирался вставать, когда мрачнеющий Кокарев произнес: