Пока я стругал доски для носа и кормы, Андрей выпилил доску для среднего сиденья, которую мы с ним и прибили внутри лодки, прямо на среднюю распорку.
Работа шла споро. Нам помогали все ребята. Особенно старался Горка. Митя тоже пытался не отставать, но у него всё получалось с непривычки не так складно. Тогда он придумал для себя другое занятие: он сбегал домой и принёс мой фотоаппарат.
— Дядя Петя, давай я сниму, как вы работаете. В Москву карточки повезём. Ты наведи мне, а я щёлкну. Ладно?
— Ну ладно, снимай.
— Только вы не шевелитесь.
— Как же не шевелиться-то, когда работаешь! Ведь ты нас за работой снимать хотел? — насмешливо спросил Андрей.
Митя щёлкнул затвором и важно сказал:
— Готово! Только ты, Андрей, выйдешь с раскрытым ртом.
Но вот остов лодки готов. Мы поставили его на фанерные листы, очертили контуры дна, перевернули на другую сторону, опилили фанеру и начали привёртывать шурупами и пришивать гвоздями фанерное дно к бортам.
Чтобы лодка не протекала, мы пришили фанеру на резиновую прокладку, внутрь которой была завёрнута жгутом пакля. Сделать такую прокладку оказалось не таким простым делом, как мы думали. Резина упрямо развёртывалась, пакля из неё вылезала, и дело не клеилось.
— Подожди-ка, сейчас мы это уладим! — сказал Иван Васильевич.
Он отправился в дом и возвратился с иголкой и нитками.
— Давай сначала прошьём легонько нитками. Вот тогда пакля и не будет вылезать.
Теперь работа пошла на лад.
Чтобы края фанеры не обивались и не отщеплялись, мы нарезали ножницами из старого железа узенькие полоски шириной в три сантиметра и, согнув их под углом, прибили поверх фанеры ко дну и бортам лодки. А чтобы фанера не продавливалась ногами, мы пришили гвоздями ко дну лодки во всю её длину широкую планку — киль. Осталось только просмолить лодку и покрасить её.
— Давай я уж сам просмолю лодку, — сказал Иван Васильевич. — Ты перепачкаешься весь да и не сумеешь сделать как следует. А я на своём веку столько лодок всяких пересмолил — и больших и маленьких — страсть!
Он надел на руки громадные несгибающиеся кожаные рукавицы, сделал из мочала помазок, привязал его к палке и быстро промазал все швы и дно лодки густой горячей смолой.
Посмотреть, как мы мастерим лодку, набралось много народу. Здесь были не только ребятишки, но и взрослые. Они сидели на траве и добродушно подтрунивали над нами.
— Мало тебе колхозных лодок, Пётр Иванович, что ты свою посудину делаешь? — спрашивал один.
— Утонете вы на ней… — пророчил другой.
— Мотор бы к ней надо!
— Осадка у вашей лодки больно велика будет. Того и гляди, на мель в Волге засядете. Придётся буксир вызывать! — подсмеивался отец Горки.
— Не сядем! — отшучивался я. — У нас ваш Горка за лоцмана будет, а он фарватер хорошо знает.
Пока мы с ребятами и с Иваном Васильевичем строили лодку, Михаил Алексеевич сделал вёсла. Сделал он их замечательно! Сначала Михаил Алексеевич гладко отстругал доски, а потом нарисовал на каждой карандашом контуры будущего весла. Вот где сказалась его профессия! Он так старательно и точно рисовал, словно это был не чертёж простого весла, а очень сложная и тонкая литография.
Вёсла получились лёгкие, красивой формы и были гладко отшлифованы стеклом. Самый низ у лопаток вёсел Михаил Алексеевич обил жестянкой от консервной коробки. Теперь, по уговору, он должен был покрасить вёсла и лодку.
Мы все уселись на траву отдыхать, а Михаил Алексеевич развёл яркую, весёлую зелёную краску и начал любовно, не спеша красить.
— Ну, а как же мы её всё-таки назовём? — спросил Митя, когда Михаил Алексеевич мазнул кистью в последний раз.
Теперь и в самом деле пора было подумать о названии.
— Назовём её «Альбатросом», — предложил Митя.
— Да что ты всё какие-то птичьи названия придумываешь!
— Ну, тогда «Щукой»!
— Какая же это щука! Щука длинная и узкая, а у нас, скорее, карась получился.
— Тогда давайте «Карасём» и назовём, — несмело предложил Горка.
— Ну, «Карась» так «Карась»! Пиши, старик, это по твоей части, — сказал Михаил Алексеевич.
Я уже написал букву «К», да подумал, что рыбаки ещё будут смеяться над нашим пузатым «Карасём». А тут ещё Иван Васильевич вмешался.
— Теперь в Борчаге одним карасём больше будет! — сказал он, засмеявшись.
Сам того не замечая, Иван Васильевич подсказал нам название лодки.
— Миша, — закричал я, — а не назвать ли нам лодку «Борчагой»? Пусть и наше любимое озеро и лодка будут тёзками! Идёт?