Явившись в начале шестого домой, застал Ванюшу. Он вскочил навстречу, шумно приветствовал, похлопывая по плечам, по спине. В глазах его искрилось лукавство и улыбался он по-особенному, будто знал очень веселый анекдот, да не решался рассказать.
Из соседней комнаты доносился звонкий голосок племянника Кольки. Требовал каких-то объяснений от «тети Нади».
– Вот бабушка внука просит до завтра оставить. Придется. Видно, дети не больно балуют ее лаской да заботой.
Ванюша подмигнул Михаилу – что, мол, поделаешь, надо посочувствовать старушке.
Настасья Корнеевна вздохнула, обратила на зятя ласковый и погрустневший взгляд.
– Верно, верно, Ванюша, истинные твои слова. Пробери ты его, дома в глаза не видим.
– Ничего, мамаша, он парень исправный, плохого не сделает, – бодро заверил Ванюша. – Ну, я пойду. Миша, проводи до ворот.
– Да куда ж ты его, дай поесть, – встрепенулась Настасья Корнеевна.
– Сыт я, сыт! – уже из прихожей крикнул Михаил.
Едва вышли на улицу. Ванюша расхохотался – дал себе волю.
– Ну, брат, не ожидал от тебя такой прыти.
– Какой?
Михаил терялся в догадках. Не проведал ли Ванюша о его работе в Чека?
– Не знаешь? Ове-ечка!.. Эх, паря, золотой у тебя родственник. На!
Ванюша протянул клочок бумаги. Михаил выхватил, развернул. Крупным почерком, с завитушками, напоминавшими славянскую вязь, было выведено:
«Приходи на Парапет к шести. Средняя аллея, первая скамейка со стороны Ольгинской. Обязательно!»
Слово «обязательно» дважды подчеркнуто.
Лицо, шею Михаила точно кипятком ошпарило. Сглотнул слюну. Молчал.
– Да полно, не конфузься ты этак-то, – мягко сказал Ванюша, – а то, ей-богу, страшно: хлопнешься в обморок, возись с тобой. Дело-то житейское…
– Когда она?.. – вымолвил наконец Михаил.
– Да сейчас. Прихожу из депо – встречает у калитки. Глазки в землю, щечки, будто маков цвет. Так и так, Иван Касьяныч, не могли бы вы быть настолько добры… Почему не быть? Зашел домой, взял Кольку, тем паче, что бабка просила привести.
– Анне сказал?
– Зачем? Женский пол в такие дела допускать нельзя – сейчас всю округу оповестят, уж мне ли не знать? Ну, молодец Мишка. Девушка хороша, хоть и буржуйского роду. Она, ежели рассудить, так нашему брату нужна женщина рукодельная – прислуги не держим… Но и то сказать: нужда всему научит. Выхожу намедни, глядь, что за диво: лаврухинская дочка стираное бельишко на дворе развешивает… Нет, девка по всем статьям…
– Ванюша!.. – отчаянно, будто в него раскаленной иголкой ткнули, вскрикнул Михаил. – Ну, что мне?.. Что ты, как сваха?.. – В голосе слышались слезы. – Белье какое-то! – Сглотнул слюну. – Ты ее не знаешь… Она… с Гасанкой…
Не выдержал. Невозможно стало нести в себе эту тяжесть, разъедающую ядовитую боль. Рассказал все, как было. И про то, как по водосточной трубе лазил и про все остальное. Ванюше можно. Прошли в конец улицы, повернули, проскочили до угла Цициановской. Здесь Ванюша остановился и сказал:
– Ну, Михаила, тебе только в цирке выступать – ловко по трубам лазишь. Одно плохо… – указательным пальцем постучал сначала по лбу шурина, потом по стене.
– Чего? – не понял Михаил.
– Олух царя небесного – больше ничего. Ты куда свои ревнючие бельмы запускал? В комнату к папаше ее, Милию свет Ксенофонтычу. Очень просто мог старика в одночасье жизни решить. Глянул бы Милий на окно, а там этакая персона глазищами ворочает. Ну и дух вон…
– Как же… так? – жалко улыбнулся Михаил. – Откуда ты знаешь, чья комната?..
– Месяца два назад Колька заболел, так я толкнулся к Лаврухиным за аспирином. Дочка его честь по чести провела меня к себе, выдала целую пачку… Ее окно крайнее от улицы, а эти два – отцовские. Понял, голова?
Михаил стиснул в ладонях здоровую руку шурина.
– Ванюша, ты славный… Спасибо, Ванюша. Ты… Я никогда…
– Ну, ну, не задерживайся, беги куда зовут. Эх, влетит мне от мамаши – увел, скажет, парня не емши, не пимши… Сплети уж там что-нито поскладнее…