Пройдёт время, и воротятся купцы в Галич с греческими тканями, будет во что одеть знатным горожанам своих жён. Да и иного добра немало привезут с собой торговые люди: будет и оружие, и заморские фрукты, и вина, и диковинные звери пополнят княжеские загоны.
А пока наползли с Карпат мохнатые снеговые тучи, оделась земля белым покрывалом, загуляли по холмам Подолии свирепые метели. По зимним шляхам поскакали в города и веси скорые гонцы, принося с собой вести, когда желанные, когда тревожные, а когда попросту ненужные.
В такую пору князь Владимирко и его приближённые учиняли охоты, стреляли в лесах зайцев, уток, иной раз выходили и на крупного зверя. Ярослава в эту зиму охота почему-то не занимала и не радовала, больше просиживал он вечера за книгами. Сам перевёл с греческого часть Хроники Георгия Амартола, послал свой перевод в Киев, в Печерскую лавру, хотел, чтобы тамошние монахи посмотрели и оценили его труд.
Хотелось большего. В хоромах Ярославу становилось как-то тесно, но выезжать на ловы, рыскать по лесам в поисках зверя тоже не было ни малейшего желания. Семьюнко — тот носился вместе с дружиной, возвращался всякий раз с ловов разгорячённый, румяный, свежий, подробно рассказывал, где на сей раз охотился, какого зверя видел, какого добыл.
Избигнев — тот больше находился около Ярослава. Оказалось, молодой воеводский сын неплохо говорил по-гречески, знал латынь и венгерский. И книг был Избигнев любитель, так что коротать с ним время доставляло княжичу немалое удовольствие.
Беда грянула на исходе зимы. Из Киева с договорными грамотами приехал в Галич боярин Пётр Бориславич.
Стоял в горнице перед Владимирком, вальяжно развалившемся в высоком обитом голубой парчой кресле, обводил взором сидящих вдоль стен бояр, говорил резко, громко, чуя за своей спиной всю силу Киева и союзных ему земель.
— Клялся ты на кресте, что вернёшь князю Изяславу Мстиславичу города Бужск, Гнойницу, Тихомль, Выгошев и Шумск. О том был меж нами и такожде королём угорским заключён договор. И грамоты сии были составлены и утверждены. Ты же городков тех не отдал и по сию пору. Потому требует князь Изяслав Мстиславич, чтоб воротил ты немедля города, неправо отданные тебе Юрьем Суздальским в бытность его в Киеве. Также велено сказать тебе, княже Владимирко, что летом давешним ты, с войском идучи, многие области киевские разору подверг.
Но то согласен князь Изяслав тебе простить, токмо ежели города вышеупомянутые ты воротишь. Тогда миром дела наши уладим. Не хочет бо князь Изяслав войны.
Пётр стоял перед Владимирком, весь исполненный достоинства, в розового цвета кафтане с узорочьем по вороту и широким рукавам, с золотой гривной на шее, в шапке с парчовым верхом. Держался спокойно, уверенно, гордо вздёргивал голову, хоть и видел, что слова его Владимирка не пронимают и что не согласен на условия Изяслава упрямый галицкий владетель.
Владимирко внезапно рассмеялся послу в лицо.
— Брат мой Изяслав слишком многого захотел. Не подавился бы городками моими.
— Что же, князь? Выходит, не намерен ты городки отдавать? Не желаешь условия договора исполнять? — спросил Пётр.
— Не намерен! Мои се городки! Пусть на чужое не зарится князь твой! — Владимирко, внезапно разгневавшись, вскочил на ноги.
— Что ж. Вот тогда тебе грамоты мирные. — Пётр положил на стол перед князем два харатейных свитка. — Порушил ты, князь, клятву свою и ряд. Отныне меч нас рассудит.
— Ах, вот как заговорил, боярин Пётр! — загремел Владимирко. — Скажи тогда князю Изяславу: он на меня ворогов иноземных, угров, навёл! И области мои с ими вместях разорил! Сёла пожёг, поля повытоптал! И я теперь, как смогу, ему за то отомщу! А про городки погорынские и Бужск пусть забудет!
Лицо боярина Петра, доселе спокойное, покрыл багрянец возмущения. Довольно молод был ещё Бориславич, тридцать три года недавно стукнуло. Вот и не сдержался, крикнул Владимирку в ответ:
— Брату своему крест ты целовал! А топерича мстить неправо хочешь! Бог тебя наказует, князь! Опомнись, помысли, что глаголешь!
Владимирко, выслушав гневную отповедь, вдруг сразу остыл, сел обратно в кресло. Лицо его исказила полная лукавого презрения ухмылка.
— Ишь ты! О кресте вспомнил. Да мал тот крест был. И не крест вовсе, а так — крестик!
Кто-то из бояр, кажется, Лях, тихо засмеялся. За ним вослед загоготал Домажир.
Гул одобрения прокатился по горнице. Но боярин Пётр уже овладел собой. Он спокойно возразил Владимирку: