Выговорился Лука, как раз и цигарку докурил, разжал пальцы, и окурок упал под ноги.
— Пережили, упаси бог…
Заговорили станичники, один другого не слушая:
— Трудодень был от этого… Как его?
— Ну, от молока.
— Смех один!
— Надаивать-то ни хрена не надаивали, кот наплакал, а трудодень аккуратненько в журнальчик записывали…
— И зачем такая комедия?
— Скажем, вот мне писали полтора трудодня как пастуху. А что я на этот трудодень получал?
— Ушки от полушки.
— Во, брат… Оттого и отходники были в каждом хозяйстве…
— Ишь ты, соплю-то распустили! Свое же хаете, дурни! «Отходники…» — возмутилась Анфиса.
Ей возразили:
— Чего ты наступаешь?
— Рассуждаем…
— Кто же осудит свое?
— Да найдутся.
— Ясное дело, семья не без урода.
Лука согласился:
— Уезжают, верно. А что им делать? Вот ему, и мне, да всем в станице, сами видите, скучно. Ну, ладно, мы старики, а они молодежь. Вот какой у нас клуб? А у людей дворцы всякие, по телевизору показывают каждый вечер. То-то и оно…
Не выдержал Джамбот:
— Мне нужно что? Работу по моей, значит, потребности, по уму. Ну и отдохнуть соответственно. Самодеятельность, музыка, понимаешь, всякая нужна.
Лука протянул перед собой руку:
— Погоди, погоди, вот отстроят дом городской и за Дворец возьмутся.
Его перебили:
— Один-то на всех дом?!
— А как будем с бахчой?
— Да на что она тебе? В лавке все будет…
— А если мне требуется сию минуту, ночью да чтобы на огурчике роса держалась, и что, в лавку бежать?
— О чем гуторят? Мне бы такую хату, чтобы там было все… и скотину чтобы содержать, и грядочки свои.
— Верно.
— Погодите, очередь до станицы не дошла, в городе пока настроят…
Лука повернулся к Джамботу:
— Ты думаешь, мне в твои годы что?.. У нас лошадь была, мать где-то наймется и скажет: «Лука, гони, паши». И Лука поехал, отпахал все. Ну, а в воскресенье пойти надо, сходить, ну, куда-нибудь, ну, на улицу, примером, подышать все-таки, повеселиться. Просишь: «Мам, дай пятачок на семечки». Не дает: «Ой, сынок, я уже деньги все израсходовала, их нет». А я знаю, есть, но она мне не даст. Почему? Колесо изломается — надо будет купить, дуга сломается… А сейчас что? Достаток! Это и говорить не надо.
Разгорячились станичники:
— Верно!
— И все равно бегут.
— Молодежь коров что ли будет держать? Траву косить? Извини-подвинься.
— А я вот тракторист, мне пахать, а когда же косить?
— Вечером!
— Сказанул! За целый день оглохнешь на тракторе и скорей на боковую, вот что я скажу. Тут скоро баба сбежит…
— Коров, коров… А кто даст косить на вольнице?[10]
— А почему на вольнице?
— Во загнул куда!
— Так он известный жадюга, на всю Осетию ославился.
— И нечего молодежь ругать, — снова подкинул Лука. — Уходит молодежь… А почему? В городе он отработал восемь часов. Все! Кончил, скажем, смену, и удочки на плечо, скорей на реку. А у него или мотоцикл, или машина… Сидит себе и удит.
Перекинулся разговор:
— Прежде судак был в реке. Забросишь ванду[11] и — пожалуйста.
— А нынче и сетью не возьмешь, пусто.
— Оттого, что банок[12] обмелел.
— В каждом дворе вешаль — сети сушили, думали, не переведется рыба. Жадные, вот что, были…
— О, вспомнил что?
— Вот бы молодежь и взялась за рыбу-то.
Лука махнул рукой:
— Да никогда! Перевелись казаки… Мы трудились день и ночь, мы колхозы строили им, а они ничего не хотят. Нет, я в город не поеду помирать, всю жизнь я на земле, дело у меня привычное. Какой мне город нужен? У меня сад, огород, овца. А приеду в город, что мне делать? Сидеть?
Анфиса сказала с нажимом:
— Лука, ты что-то стал говорливый. А сыновья твои где? Бежали! Хлеб родить обязаны, понял, землицу оберегать… Ничего, побегут твои назад и скоро!
Пригвоздила соседа, и все умолкли, ждали, что на это ответит Лука, но он нисколько не впал в смущение.
— Уехали, верно, — согласился. — Им тоже ничего не жалко. И дом им мой не нужен. Им в городе квартиры дали. На кой им… этот дом? У них в городе вода, газ, тепло… Вот куда тянет человека.
Станичники, позабыв, что он возразил самому себе, поддержали:
— И на что молодому корова в городе? Он сам работает, жена работает, дети в школе, какие поменьше — в яслях.