– Что-то тихо сидит птичка, жива ли она?
А дед отвечает:
– Жива, жива. Я её отпустил.
– Как – отпустил? – говорит бабушка, снимая с клетки скатерть.
А после спрашивает:
– Ну и зачем ты пустую клетку моей скатертью накрыл?
Дед отвечает:
– А кто вас знает? Станете бухтеть: зачем, мол, отпустил?
– Ну и зачем? – спохватывается бабушка. – Надо было назад отвезти, чтоб деньги – назад. Зачем вообще было покупать птичку? Я ведь узнаю, узнаю, сколько ты за неё заплатил!
– Вот, начинается! – говорит дед.
Назавтра Лена встаёт, а дед уже поднялся, уже ванная занята, а ведь ему с утра спешить некуда, это она опаздывает.
Дед в уличных джинсах, в клетчатой рубахе выходит за дверь. Лена, не попив чаю, выскакивает с ранцем за ним. Дед ходит медленно – она видит его впереди на дорожке, он двинулся в противоположную от школы сторону. Ну и пускай она опоздает. Она слышала: старики иногда уходят куда глаза глядят, ищи потом.
Но дед быстро устаёт, садится на лавочку в сквере. Трещат воробьи. Он думает: «Хоть бы одна горихвостка!» Хочется ему, чтоб его окликнули: «Вить! Вить!» Может, не обязательно, чтоб это была такая, с оранжевым хвостиком? В разных странах птицы и звери кричат по-разному, по крайней мере если верить людям, которые там живут. Он помнит из школьного учебника по русскому языку, что петухи в Англии говорят: «Кок-ей-дудл-ду!»
«Ерунда какая, как может петух говорить „Кок-ей-дудл-ду“», – думает дед. Но теперь ему хочется быть человеком из какой-то страны, где воробьи говорили бы: «Вить? Вить?» – как горихвостки летом.
– Вить? – спрашивает он у воробья.
– Чив, – отвечает воробей.
– Вить?
– Чив.
– Эх ты, – машет рукой дед.
Он прощает птицу за непонимание. И бабку прощает за то, что пилила его вчера: птица, мол, испачкала скатерть. И внучку нерадивую, которой каждый раз напоминать надо, чтоб в доме прибралась, он прощает. Солнце светит, и ему хорошо. Ой, хорошо! Тело становится лёгким, и кажется, он может подняться вверх, к птицам.
В детстве, набегавшись с друзьями и запыхавшись, он плюхался на чьи-нибудь брёвна или в траву, и ему казалось, что он умеет летать. Отдышится, взмахнёт руками – и вверх! Но это ни разу не удалось, потому что его всегда торопили друзья, тянули играть дальше. Или мама звала домой, говорила: «Забегался! Как будто дома ничего делать не надо!» Сейчас, сейчас она появится перед ним и уведёт с собой. Он уже долго – на улице.
Да вот и она! Сейчас он легко поднимется со скамейки и побежит к ней.
Внучка возникает перед ним среди цветущей сирени.
– Деда, пойдём домой? Ну правда, пойдём домой!
Под ярким солнцем
Вагончик был двухэтажный, чтобы внутри было больше места. Папа должен был наклонять голову, а Игорь мог ходить в полный рост. Он и прыгать мог на первом этаже, а на втором прыгать было нельзя. Коробки с папиным инструментом, с книгами, с консервами и с одеждой Игоря (папа говорил – с тряпьём) стояли у стен, а в середине лежали матрас с одеялом, и, чтобы взять запасные трусики и носки в детский сад, надо было осторожно обойти постель.
Матрас с ящиками был спальней. На первом этаже был кабинет. Там у печки стоял небольшой стол, и папа иногда убирал с него миски с кастрюлей на пол, а на столе расстилал газету и доставал наполовину исписанную тетрадь. Мешать папе было нельзя, а он, должно быть, хотел заполнить всю тетрадь своими мелкими неразборчивыми строчками. Но листы не кончались. Папа говорил Игорю погулять на улице, а в непогоду надо было тихо играть в спальне, на втором этаже. Зря, что ли, спрашивал папа, я сделал второй этаж?
Игорь помнил, как они с Нравственным Воспитанием приехали на побывку из детского сада, в субботу, – а в вагончик нельзя было войти: дверь была загорожена крест-накрест рейками, и эти же рейки, палки и доски были внутри, они были и железные, и деревянные. На полу всюду лежали золотистые завитушки. Игорь знал уже: дерево, срезанное тонким слоем, кудрявится. Нравственное Воспитание показывала им стружку в детском саду, когда говорила про большие деревья. Из таких строят дома. И папа, видать, договорился с кем-то, у кого были большие деревья. Из деревьев ему сделали рейки и столбы, на которых станет держаться второй этаж.
У вагончика и внутри – всюду были люди, знакомые и незнакомые Игорю. Дядя Вася, отец Миры, Вилена и Люции, спрашивал у отца:
– А оно надо тебе, тот второй этаж? Того и гляди забудешь – голову ушибёшь!
Игорь пугался за дядю Васю, но папа отвечал ему неожиданно весело, как другие люди говорят, как в садике дети, и нянечка, и даже Нравственное Воспитание может сказать: