что доктрина Ад. Смита заключала в себе зародыши двух совершенно различных порядков мышления и поэтому логически вела дальнейших последователей его к распадению на два лагеря или школы. По всем основным вопросам – ценности, распределения доходов, денежному, Ад. Смит выражался так неопределенно, что естественно породил этим все позднейшие разногласия. Причины этого явления заключаются, главным образом, не столько в особенностях его ума и склада мысли, сколько в том общем законе, по которому важнейшие жизненные вопросы переходят в сознание не иначе, как постепенно, причем всегда в начале, наряду с наиболее выпуклыми и значительными сторонами дела, исследователь наталкивается и на массу запутанных и неясных второстепенностей. При дальнейшем развитии идей, направления в разработке их становятся уже под знамена партий, которые часто сами того не сознавая, служат в своих теориях не более, как представителями материальных интересов тех общественных групп, к которым принадлежат по рождению, по воспитанию и по источникам существования. Но мало-помалу объективная мысль, составляющая естественный результат выяснения дела путем контроверзов партий, пробившись где-нибудь на свет, медленно, но верно начинает подчинять себе умы партий всех оттенков, пока не подроет в корне отдельных заблуждений, не заключит собою совершившегося между тем преобразования реальных отношений и тем не вырвет почвы из под ног у всякого рода партий. Приведение в сознание социальных истин (как и многих других) совершает, таким образом, известного рода цикл. Оно начинается с уяснения самых общих и широких понятий, уяснения еще робкого, шаткого, двусмысленного и часто неопределённого. Следующая фаза есть фаза дробления идей, расхождения их по различным и часто противоположным направлениям, raison d’etre которой заключается именно в том, что общие положения, составляющие продукт деятельности мысли в первой фазе, не полны, не ясны, сбивчивы. Каждая из партий, избравшая определенное направление, считает свои только решения единственно верными и непогрешимыми и считает их такими тем более чем глубже корни тех общественных интересов, с которыми неразрывно слиты все помыслы и чувствования той или другой партии. Цикл завершается действительным – объективным и позитивным объяснением явлений, более прежнего полным, сложным, законченным, а потому и более убедительным. Одновременно с ходом идей в указанном порядке совершается и преобразование, реальных отношений, так что, оглянувшись в один прекрасный день вокруг, общество не узнает места, на котором находится, и условия, в которые поставлено. Это именно значит, что процесс изменения отношений определился уже окончательно, и что только одним отсталым приходится пригонять свои мнения к новым фактам. Тут, в борьбе между собою представителей отдельных общественных групп повторяется в больших размерах то же, что и в борьбе между двумя индивидуумами: чем ярче и определеннее высказываются мнения, чем более интенсивируется страсть, тем больше ручательства, что раньше или позже противники придут к общему решению, что каждый из них вынесет на себе следы битвы. В истории политической экономии указанная схема также находит применение. Укажем здесь в кратких словах на важнейшие факты. Первые экономисты были гораздо более теоретиками меркантилизма, нежели представителями интересов партии. Явления денежно торговые были в ту пору самыми важными, резкими и наиболее выдающимися явлениями. Какой-нибудь Лоу наивно верил, что его files и petites filles окажут блестящие услуги не одному лишь общественному классу, а всему обществу, как он понимал его. Теория оказалась неполной, обнаружились другие сильные и жгучие интересы – явились физиократы. Заметим здесь мимоходом, что в учении последних ни под каким видом не следует смешивать двух совершенно различных вещей – доктрины феодально-землевладельческой, корни которой зарыты в средних веках, и общефилософской теорий, источником которой служит весь ход научно-философских идей 18-го столетия. Насколько в первом отношении физиократы служили выразителями взглядов отдельной общественной группы, уже отживающей к тому же свой век, насколько во втором они стояли выше националистических видов меркантилизма. Между тем, новый общественный строй все рос да рос, формы нового хозяйства распространились по всем отраслям промышленности, – и вот понадобились вновь такие системы, которые, всосав и ассимилировав все идущее в дело из прежних учений, обняли и объяснили бы весь круг заметных теперь отношений, а не одну лишь его часть. Ад. Смит, Тюрго и другие экономисты взяли на себя задачу построить ряд таких обобщений, которые признавались бы всеми и каждым за объективное выражение существующего экономического порядка в его целом. Эти писатели уже не меркантилисты, они, напротив, ведут ожесточенную борьбу с последними, – они индустриалисты. Но как фонд исследования у тех и у других один и тот же – новое хозяйственное общество на различных ступенях своего роста, – то и противоположность между ними более формальная, чем существенная, более количественная, чем качественная. Как, возразят нам, меркантилистов, этих представителей произвола и всяческих стеснений, вы уподобляете провозвестникам экономической свободы? Да, мы находим большое сходство между теми и другими в том отношении, что оба эти разряда писателей являются выразителями господствующей тенденции века, и если бы можно было заставить их поменяться местами, то они, наверное, поменялись бы и воззрениями. Одни говорили, что стремились к обеспечению интересов территориальных групп населения – народов и государств, другие заботились, по-видимому, об интересах целого общества. Но каким же иным путем, как не путем всевозможных стеснений, запрещений и эксплуатации колоний создались и воспитались на континенте и особенно в Великобритании те интересы одного класса, которые впоследствии, став на ноги и окрепнув, нашли экономическую свободу лучшим средством для своего дальнейшего преуспеяния? Самое то обстоятельство, что первые фритредеры явились среди англичан, опередивших все прочие народы на пути развития индустриализма или капиталистической продукции, наглядно показывает, как велика бывает примесь местного и индивидуального элемента к самым, по-видимому, общечеловеческим теориям. Но, представлявшаяся объективною и полною для своего времени, теория богатства, труда, мены и распределения доходов Ад. Смита и его современников также оказалась вскоре неполною и недостаточною. Явления нового порядка определились гораздо резче, последовательнее и ярче, – на сцену выступает Рикардо. Он берет на себя труд очистить систему Смита от ненужных и чуждых ей элементов, привести во взаимную зависимость отдельные ее части и поставить на видное место такие решения системы, от которых остается один шаг к нарождающейся новой науке. Смелость, с которою он взялся за выполнение этой задачи, готовность принять на себя всю ответственность за свои заключения, талант и сила ума, с которыми он выступил на авторское поприще – все эти обстоятельства побуждают признать в нем последнего из могикан системы индустриализма. Рикардо еще нисколько не сомневался, что служит выразителем интересов целого общества, а не известной только общественной группы. И до некоторой степени это было так действительно. Какою искренностью дышит каждое слово в его исследованиях, не говоря уже об отдельных главах, как напр., «о машинах». С какою непринужденностью он высказывает такие сильные и фатальные для своей науки положения, как напр. об отношениях между прибылью и задельной платой, о труде, как о единственном мериле ценности и т. д., и т. д.