В четырнадцать лет он поступил в Лейденский университет. Но мыслил он не словами и идеями, а другими формами; через год он ушел и уговорил отца позволить ему изучать искусство. Он преуспел настолько, что в 1623 году его отправили в Амстердам в качестве ученика к Питеру Ластману, который в то время считался Апеллесом эпохи. Ластман вернулся из Рима в Голландию с классическим акцентом на правильном рисунке; вероятно, у него Рембрандт научился быть превосходным рисовальщиком. Но после года пребывания в Амстердаме неугомонный юноша поспешил вернуться в Лейден, стремясь писать картины по собственной манере. Он рисовал или писал почти все, что видел, включая уморительные нелепости и бесстыдные непристойности.125 Он совершенствовал свое искусство, увлекаясь экспериментами с автопортретом; зеркало стало его моделью; он оставил нам больше автопортретов (по крайней мере, шестьдесят два), чем многие великие художники оставили картин. Среди этих ранних автопортретов — очаровательная голова в Гааге: Рембрандт в двадцать три года, конечно, красивый (ведь все зеркала показывают нас красивыми), волосы небрежно разбросаны с молодым превосходством над условностями, глаза внимательные и гордые с уверенностью в доказанном умении.
На самом деле он уже успел зарекомендовать себя. В 1629 году один знаток заплатил ему сто флоринов за картину — неплохой гонорар для молодого конкурента в стране, где художников было столько же, сколько пекарей, и не так уж много. Его первыми темами, после себя и своих родителей, были библейские. Иеремия, оплакивающий разрушение Иерусалима126 обладает той мистической аурой, которая отличает религиозные картины Рембрандта, а «Симеон в храме127 полностью передает дух Nunc dimittis servum tuum, Domine. Из Амстердама поступало так много заказов, что Рембрандт вернулся в него в 1631 году и прожил там до конца своих дней.
Через год после приезда он написал один из мировых шедевров — «Урок анатомии профессора Николаса Тульпа».128 В голландской живописи уже было несколько анатомий. Не было нарушено ни прецедентов, ни скромности, когда выдающийся хирург, четырежды бургомистр Амстердама, поручил Рембрандту изобразить, как он проводит демонстрацию анатомии в зале Гильдии хирургов; он планировал подарить картину гильдии в память о своем профессорстве. Вероятно, именно доктор Тульп выбрал семерых «студентов», которые должны были разделить с ним картину — очевидно, не учеников, а зрелых и состоявшихся в медицине или в другой области мужчин; и Рембрандт в полной мере использовал возможность показать лица, озаренные характером и интеллектом. Труп кажется излишне раздутым, а двое из зрителей позируют для потомков; сам доктор Тульп воспринимает происходящее совершенно спокойно, как человек привыкший и уверенный в себе; но двое мужчин, заглядывающих через голову трупа, вызывают любопытство и внимание, а игра света на плоти и оборках говорит о специализации Рембрандта.
Заказы посыпались рекой — за два года их было сорок. С деньгами в кармане и голодом в крови художник созрел для женитьбы (1634). У Саскии Уйленборх было прекрасное лицо, танцующие глаза, волосы из шелка и золота, удобная фигура и состояние; что может быть прекраснее Саскии в Касселе? Она была осиротевшей дочерью богатого адвоката и магистрата. Возможно, ее кузен, торговец картинами, уговорил ее сняться у Рембрандта для портрета. Для предложения было достаточно двух сеансов. Саския принесла приданое в сорок тысяч гульденов, что сделало будущего банкрота одним из богатейших художников в истории. Несмотря на свои деньги, она стала хорошей женой. Она терпеливо переносила поглощенность гением своего супруга; она сидела за многими картинами, хотя они показывали ее располневшие формы; она позволяла ему наряжать ее в странные костюмы для розовощекой Флоры в Лондоне и более простой, тоскливой Флоры в Нью-Йорке. Мы видим его счастье на дрезденской картине, где он держит ее на коленях, облучает холст своей улыбкой и поднимает высокий бокал за свой физический и финансовый экстаз.
В эти благодарные годы (1634–42) он создавал один шедевр за другим. Он продолжал изображать себя: на «Автопортрете» (1634) в Лувре, красивого и веселого, с драгоценностями в шляпе и золотой цепью на груди; и в том же году на «Офицере».129-величественный в шляпе, покоряющей мир; и в 1635 году — в великолепной шляпе, чей плюмаж щекочет небо. В поисках характера, а не красоты, он написал (1634) «Старуху, которая смотрит на нас сверху вниз» со стен Национальной галереи в Лондоне, с лицом, изборожденным годами, а годом позже — «Старуху в кресле» в Нью-Йорке. Среди человеческих развалин Амстердама он нашел восьмидесятилетнего человека, которого одел в тюрбан и халат и изобразил в «Востоке».130 У него была склонность к коллекционированию костюмов, украшений, шпаг, модных шляп и обуви; смотрите их (кроме шпаги) в книге «Мартин Дей».131-с кружевами на перчатках, оборками на брюках и щитами на туфлях. Теперь он также с новой искренностью писал потрепанные временем религиозные сюжеты, беря за образец стариков и молодых женщин, которых он встречал на улицах. Каждая картина настолько замечательна по технике, настолько поразительна по работе со светом и настолько трогательна по силе чувства, что любая из них может быть признана лучшей у художника; пусть «Жертвоприношение Авраама132 и «Ангел Рафаэля, покидающий Тобиаса133 служат примером. Из этих благословенных лет вышли такие знаменитые портреты, как «Дама с веером134 и «Мужчина в перчатках135- оба бросают вызов словам.