Вершиной живописи второго периода Сефевидов стал Риза-и-Аббаси, который в благодарность за королевское покровительство добавил к своему имени имя шаха. На протяжении целого поколения его слава была ярче, чем у Бихзада. После него искусство пришло в упадок; чувствительность художника, изысканность и тонкость его замысла перешли в женоподобную чрезмерность. Тем временем персидский стиль, испытавший на себе китайское влияние, в свою очередь отразился на миниатюрной живописи при дворе Моголов и даже на их архитектуре. Груссе считал, что Тадж-Махал был «всего лишь новой главой в искусстве Исфахана».48
Каллиграфия все еще оставалась одним из главных искусств в Персии; Мир Имад был почти так же любим шахом Аббасом за его тщательные копии старых рукописей, как Риза-и-Аббаси за его миниатюры. Книги ценились как за их форму, так и за содержание; красивый переплет радовал глаз и осязание не меньше, чем изящная ваза. Художники подписывали обложки с такой же гордостью, как и картины; так, на кожаном переплете начала XVII века с золотым тиснением стоит надпись «работа Мухаммада Салиха Табризи»;49 А обложка из папье-маше, покрытая лаком, подписана «Али Риза» и датирована 1713 годом.50 Оба предмета соблазнительно красивы.
В персидских городах бросаются в глаза расписные изразцы, расположенные рядом с куполами или на них; их возраст вызывает удивление перед керамическим искусством, которое могло придать такой блеск и долговечность. Это увековечивание цвета путем глазурования его огнем было старым умением в Персии; глазурованные плитки Ахеменидских Суз (400 г. до н. э.) уже были совершенны в своем роде. Сплавы золота, серебра, меди и других металлов сплавлялись для получения более блестящих цветов, особенно рубиново-красного и бирюзово-голубого; двойной обжиг закалял глину и глазурь от воздействия веков. Армяне, вероятно, нанимали персидских гончаров для изготовления плитки в христианской церкви в Джульфе — такой же тонкой по дизайну, как миниатюра. Еще более красивы расписные плитки из коллекции Кеворкяна, приписываемые Исфахану и второй половине семнадцатого века.51
Гончары продолжали в Исфахане, Кашане и других местах изготавливать блестящую посуду — бутылки, чаши, вазы, тарелки, флажоны, кубки, расписанные глазурью разных цветов по разным грунтам. Мозаичный фаянс стал излюбленным материалом для покрытия стен мечетей и дворцов. Шах Аббас импортировал китайский фарфор, и его гончары пытались копировать его, но им не хватало точных грунтов и навыков. Опять же по настоянию правителя в Исфахане и Ширазе были предприняты попытки соперничать с венецианским стеклом. Металлисты преуспели в резьбе и инкрустации латуни; хороший пример, датированный 1579 годом, — персидский подсвечник в музее Метрополитен. В Эрмитаже в Ленинграде хранятся золотые ножны для сабли, инкрустированные крупными изумрудами тонкой огранки.
Текстиль был одной из главных отраслей промышленности и искусства. Дизайнеры, ткачи и красильщики занимали большую часть Исфахана и исчислялись тысячами. Их изделия составляли основу экспортной торговли, обеспечив Персии мировую славу благодаря атласам, бархатам, тафтам, вышивкам и шелкам. Когда Аббас желал преподнести особый подарок, он обычно выбирал какой-нибудь шедевр персидских ткачей; «Количество одежд, которые он таким образом дарит, бесконечно», — сообщал Шарден.52 По торжественным случаям шаха и его двор одевали в шелка и парчу, красота которых, как показалось Шардену, не знает себе равных ни в одном придворном костюме Европы. «Искусство крашения, — писал он, — в Персии, похоже, было более совершенным, чем в Европе, их цвета гораздо более прочные и яркие и не так быстро выцветают».53 Кашанский бархат не имел себе равных нигде; некоторые его фрагменты хранятся среди трофеев в музеях Бостона, Нью-Йорка, Сан-Франциско и Вашингтона. Одним из призов, захваченных христианскими войсками при отступлении турок из Вены (1683 г.), был ковер из парчового шелкового бархата, изготовленный, по-видимому, в Исфахане при шахе Аббасе.54
Персидский текстиль достиг своего апогея в дизайне и ткачестве ковров, а в эпоху шаха Аббаса наступила окончательная слава этого искусства в Иране. Ковер был почти такой же необходимостью для перса, как и его одежда. Томас Герберт сообщал, в семнадцатом веке: «В их домах мало мебели и домашней утвари, за исключением ковров и некоторых медных изделий….. Едят они на земле, сидя на коврах со скрещенными ногами, как и портные. Нет такого простого человека, который сидел бы на ковре, лучше или хуже; и весь дом или комната… полностью покрыты коврами».55 Цвета доходили до глубокого алого или винно-красного; но чтобы уравновесить это изобилие, дизайн был спокойным, хотя бы потому, что он с удовлетворительной логикой выполнял какую-то основную тему. Она могла быть геометрической, и бесконечные вариации делали Эвклида прекрасным. Чаще всего дизайн был цветочным, представляя взору богатое, но упорядоченное множество любимых продуктов персидского сада — цветы в вазах или в беспорядке, или цветы, скорее воображаемые, чем видимые, с неторопливыми, изящно прорисованными арабесками. Иногда дизайн создавал сам сад: деревья, кустарники, клумбы и текущая вода выстраивались в геометрические фигуры. Или в центре композиции был большой медальон, на каждом конце которого висели подвески, или изображались резвящиеся или гоняющиеся животные.