Как же действовало на население это стремление к реставрации царизма со всеми его порядками? Вот как отвечает на этот вопрос сам Краснов:
«Англичане и французы вынесли впечатление, что на Дону настроение монархическое. Но это было верно только отчасти… Если бы спросили казаков, хотят ли они вполне вернуться к старому, более половины решительно ответили бы — нет! Простые казаки и крестьяне не желали реставрации, потому что с понятием о монархии первые связывали поголовную принудительную воинскую повинность, обязанность снаряжаться за свой счет и содержать верховых лошадей, ненужных в хозяйстве… Крестьяне думали о возвращении помещиков и о наказании за те разорения, которые они сделали в помещичьих усадьбах».
И опасения крестьян были вполне основательны. Следом за белогвардейскими армиями или вместе с ними шли выгнанные из имений помещики, старые пристава, жандармы и т. п. и творили жестокую расправу. Генерал Покровский рассказывает, что на севере Дона при участии Краснова образовалась Добровольческая армия под начальством генерала Иванова. Она «несла с собой чисто монархические лозунги. В тылу ее пороли мужиков, отнимали у мужиков землю в пользу помещиков, восстанавливали земских начальников и исправников. Осенью 1918 года армия эта была окончательно уничтожена восставшими крестьянами».
То же неудержимое стремление к возврату всего старого видим мы и во всех других местах. По словам того же генерала Покровского, «главное командование Добровольческой армии выкинуло лозунг «великой, неделимой, единой России», смысл которого практически выявлялся в стремлении максимума реставрации дореволюционного политического и социального строя, неприемлющего федерацию».
В Сибири, — по словам Гинса, — совет министров пошел определенно в сторону «частно-правового строя и свободы торговли». Денационализация промышленности, восстановление частных землевладельческих хозяйств и отмена монополий были главными основаниями законоположений, принятых в течение июля и августа».
Еще резче характеризует эти попытки реставрации Будберг. «Старый режим распускается самым махровым цветом и в самых гнусных своих проявлениях, — пишет он. — Ни для кого не тайна, что у большинства спасителей только и на уме, сколько «серой сволочи» они повесят за то, что переиспытали». «Таких спасителей, которые на 90 % состоят из купцов и буржуев, как вдохновителей и кормителей, и офицеров, как исполнителей, деревня примет в дубье и пулеметы», — признает Будберг, сам убежденный монархист. «Вообще немало злобной подлости открылось в эти дни, — пишет Будберг в другом-месте. — Достаточно было пустяка, чтобы разверзлись уста и раскрылись во-всю настоящие чаяния и вожделения. Эти господа, возгоготавшие от жадной радости, в припадке самой подлой, свойственной трусам мести, действительно были бы счастливы, если бы кто-либо другой, их не замешивая и открыто не компрометируя, истребил бы не только комиссаров, но и большую часть серого русского народа… Спасители, храбро расправляющиеся с бутылками в ресторанах и кабаках, в своем бахвальстве сделались страшнее бенгальских тигров».
«В угаре надежд, поднятых свержением в Сибири большевизма, — пишет тот же Будберг, — померкли уроки прошлого, и все жадно тянутся к старым источникам кормежки, благ, преимуществ и наслаждений. Все чавкают оголодавшими челюстями, испускают похотливую слюну и неспособны видеть будущего — темного, грозного, безвестного».
Так было везде. Так было и на Украине. «В Киеве, — пишет Краснов, — союз «Наша Родина» также создал свою армию. В корпусе едва насчитывалось 2.000 человек. Из них не более половины было боеспособных; остальные были священники, сестры милосердия, просто дамы или девицы, офицеры контр-разведки, полиция (исправники и становые), старые полковники, расписанные на должности командиров несуществующих полков, артиллерийских дивизионов и эскадронов, и, наконец, разные личности, жаждущие должностей губернаторов, вице-губернаторов и градоначальников, с более или менее ярким прошлым». «Вся эта публика наполняла Кантемировку шумом и скандалами. Семенов начал вводить по уездам Воронежской губернии, только что очищенным казаками, земскую полицию старого режима со всеми ее недостатками — взятками и лихоимством».
В области национального вопроса белогвардейские генералы также пошли по стопам царизма. На Дону, где не было других национальностей, Краснов не имел возможности проявить свой национализм. Но зато этот национализм ярко сказался на Северном Кавказе в Добровольческой армии Деникина, где был выдвинут великодержавный лозунг «единой и неделимой России», лозунг, исключающий всякую возможность федерации и признания прав других национальностей. «Добровольческая армия, — пишет Краснов, — ставила если не первой своей задачей, то по крайней мере задачей одновременной с борьбой с большевиками «объединение осколков бывшей России в Единую, Неделимую Россию», иными словами, уничтожение самостоятельной Украины, самостоятельной Грузии, посягательство на полную автономию Крыма, Дона и Кубани». Понятен поэтому страх Грузии, горских народов, украинцев и других перед Добровольческой армией, их недоверие к ней, перешедшее позже в открытую вражду. Так же великодержавно, националистически относился Деникин к казакам Кубани и Дона. Отстаивавшему самостоятельность Дона Краснову он не оказывал никакой помощи. Он «угнетал проявление кубанской самостоятельности; он не считался с Радой». Такое же отношение, полное высокомерия, было и по отношению к украинцам. «Украинцы — к ним одно презрение, как к ренегатам и разнузданным бандам», — пишет в своем дневнике генерал Дроздовский.