— Да ничего обидного в слове «абориген» я не вижу. А твое оборудование? Знания?
— Не имею никакого внеземного оборудования и конкретных знаний о нем. Не знаю никакой информации, которая бы позволила убедительно доказать мое внеземное происхождение. Ну, колупается социологическая студенточка Катя с вопросами сексуального поведения — и что? Поэтому, кстати, я функционировала в роли проститутки — набирала специфическую статистику.
— Но ведь ты работаешь в рамках какой–то теории, которую из тебя можно, что–то заподозрив, вытрясти?
— Ну, в любой момент мне можно дистанционно почистить мозги или даже ликвидировать меня. Но сомневаюсь, что из меня вообще можно вытрясти что–то существенное. Концепция, в рамках которой я работаю, на Земле уже и так формируется. Тебе что–нибудь термин «теория модернизации» говорит?
— Ну, так, смутно. С «Протестантской этикой» Вебера ассоциируется.
— В принципе правильно. Если огрублять, то одна из ключевых идей — социальные технологии важнее технических. Скажем, социальная технология «капитализм» делает страну конкурентоспособнее, чем классический феодализм, советская разновидность феодализма и так далее. Например, Штаты такие мощные именно из–за достаточно последовательного капитализма, да?
— Ну, я бы сказал, довольно очевидная концепция.
— На самом деле все очень сложно. Могучие Штаты обосрались во Вьетнаме и в Ираке. Долгосрочно перспективы капитализма непонятны в связи с падающей в его рамках рождаемостью. И никто на Земле не знает, что конкретно делать: ведь капитализм возник примерно пятьсот лет назад сам по себе, эволюционно, как новый вид животных. Так вот, более общий подход состоит в осмысленном конструировании социальных технологий. И конкуренция между цивилизациями во вселенной идет именно в этой плоскости.
— М-да, размышлял я об этих вещах когда–то… Объясни–ка мне для разнообразия, что у нас с тобой за странные вибрации возникают в самые интересные моменты?
— Интересные моменты? Это по аналогии с интересным положением? Сударь, ваша скромность может сравниться только с благородством вашего сердца.
— Сударыня, боюсь, мне в силу плохого воспитания трудно поддерживать галантность на уровне вашего галантного века… Ой! Катенька, ну, извини дурака, ей–богу, не хотел я никаких намеков.
— Да ладно, Сереж, чувствую, что не хотел. Но чувствую, как тебе интересно. Не уверена, что это будет полезно для наших отношений, но давай попробуем. С галантным, то бишь восемнадцатым веком ты сильно промахнулся, мне 620 лет.
— Ну ни… Извиняюсь, ма… Вы кто, мадам или мадмуазель?
— Несколько раз была замужем, — грустновато сказала Катя. — Правда, фиктивно — иногда было нужно для дела. Так что сам решай, мадам я или мадмуазель.
Гуров взял Катино лицо в ладони:
— Мадам, я надеюсь на вашу помощь в непонятной ситуации. Не могло ли случиться так, что вы нечаянно нарушили свое обещание и …э-э …стимулировали мой интерес к наиболее завораживающей и пьянящей стороне наших отношений? Или я геронтофил?
Катя улыбнулась.
— Интересно все–таки быть эмпатом. У тебя там так все забавно как бы перескакивает. Вначале — у-уx! — такое удивление! И секундный период отношения ко мне, как к почтенной бабусе, при которой ну никак нельзя материться. Потом — почему–то сильная волна симпатии, жалости, возвращение к обычному отношению — и, действительно, легкий прилив желания. Может, ты действительно чуть–чуть геронтофил, во всяком случае, негативных эмоций я не заметила. Но завораживающие стороны, если можно, давай отложим, Сереж. Мне как–то грустно.
— Из–за меня?
— Ну, как сказать. Не потому, что ты что–то не то сказал или сделал. И даже не грустно — странно. Я шестьсот с лишним лет была абсолютно самодостаточным, спокойно–ироничным, контролирующим себя существом — и мне непривычны и шекспировские страсти, и то, что они непредсказуемым образом зависят от другого человека.
— Слушай, вопрос, конечно, дурацкий, — а Пушкина ты видела?
Катя хихикнула.
— Не то слово.
— В смысле?
— Помнишь старый анекдот. Один мужик другому жалуется: «Достала меня эта девка» — «Ну игнорируй ее» — «Да уже два раза». Ну, вот примерно так у меня было с Александром Сергеичем. Мне было чисто по–дамски интересно — блестящий поэт! А он как человек с большинством женщин был, видимо, типичный стрекозел, сексуальный маньяк. По крайней мере, в свои двадцать с небольшим лет, когда я его знала. Проигнорировал меня пару раз, по его понятиям, довольно старательно, хотя с тобой, кстати, не сравнить, да и побежал дальше, по следующим дамам, девам и девкам.