Она появилась у нас в мастерской и, улучив момент, когда Толя с Колей ушли в машинное помещение, а Марина Авдеева оставила нас на какое-то время, сказала: «Завтра в обед я могу прийти к тебе в гости и почитать свои стихи». Но не настолько же я кретин, чтобы не понимать таких намёков. Договорились встретиться в час дня на автобусной остановке у моего дома.
Вернулась Марина. Таня с нами попрощалась и ушла. Хладнокровию Татьяны можно было позавидовать.
На следующий день в обеденный перерыв я отпросился у Анатолия Васильевича домой. Меня отпустили. Встретились с Таней на остановке. Я привёл её домой. В моей комнате даже штор на окне не было. Не было замка на двери. Письменный стол, софа, разложенная и застеленная и три деревянных стула, стоявших вдоль стены.
Татьяну не смутил такой интерьер. Она действительно стала читать свои стихи. Я какое-то время их слушал, а потом не выдержал и кинулся к ней с объятиями. Она вернула меня на место и настояла на том, чтобы я её дослушал. Я был обескуражен: она казалась холодной и недоступной. «Неужели всё этим и кончится? Неужели только ради стихов она и приходила?».
Когда вышли в коридор, собираясь уходить, я на свой страх и риск привлек её к себе и поцеловал. Таня ответила взаимностью. Чувства захлестнули меня, голова кружилась. Я неуверенно стоял на ногах, качаясь, как пьяный. Татьяна, находясь в моих объятиях, вдруг выронила сумочку из рук.
Андрианова попросила проводить её до моста через Сетуньку. Она жила в круглом доме в Матвеевском. По дороге говорили о театре, но слишком поверхностно. На мосту перед прощанием она мне сказала, что возможно, завтра в обед заглянет ко мне, и мы о театре поговорим подробней. После поцелуя в коридоре это звучало, как аванс на нечто большее.
Я опять что-то соврал руководству и отпросился домой в обеденный перерыв. Встретились на остановке, пришли ко мне.
Войдя в комнату, Таня села на софу, а не на стул, как это сделала вчера. Я присел рядом, осторожно поцеловал её в щёку, она не отстранилась. Затем поцеловались холодно, не как вчера в прихожей. Тут мною словно кто-то посторонний руководил. Преодолевая робость, я потянулся и расстегнул ей верхнюю пуговку на блузке. Ожидал получить оплеуху. Но вышло иначе. Она улыбнулась и, как бы уступая мне, сказала: «Ну, хорошо». После чего принялась раздеваться. Я глазам своим не поверил. Встал с софы, отвернулся и стал расстегивать непослушными пальцами пуговицы на рубашке.
«Возможно ли это? Не брежу ли я?», — спрашивал я себя. Оглянулся, а Таня нагая сидела на софе. Не помня себя, я как можно скорее скинул с себя оставшуюся одежду и бросился к ней в объятия. Спроси меня в этот момент: «Отдашь ли жизнь за этот миг?», — ответил бы: «Забирайте».
И начались наши встречи с Таней. Короткие, часовые, не успеешь лечь в постель и обнять возлюбленную, надо вставать. Час пролетал, словно одна минута. Я считал наши встречи, запоминая подробности каждой из них, опасаясь, что вот-вот всё закончится. После двадцатой встречи я привык к своему счастью.
Помню, как-то она пришла в воскресенье. Пробыла не час, а два. Я в шутку спросил тогда Таню: «Выйдешь за меня замуж?». Она мне серьёзно ответила: «Не выйду. Сейчас нам с тобой хорошо, но так будет не вечно. Привыкну, стану тебе изменять с другими». На том тогда и порешили, посмеялись и забыли. Но это моё предложение, высказанное в шутливой форме, как потом выяснилось, легло на благодатную почву.
Встречались мы с Таней не только у меня дома. Случалось, на квартире у её родителей. Там она чувствовала себя свободней.
Заведующий клубом, Дёмин Юрий Иванович, готовил вместе с нами театральные сценки, учил нас танцам. Мы с Таней танцевали в паре так, что все смотрели на нас, разинув рты. Подходили мы друг другу не только физически. С ней я говорил так, как ни с кем не говорил, даже с друзьями. Это была предельная искренность. А уж она мне рассказывала всё. Всю свою жизнь с самого детства, все мысли текущего дня.
Прошло три месяца, и Таня стала проситься за меня замуж. Не впрямую, но косвенно. И я, понимая, что она своего добьется, так как всегда привыкла добиваться своего, не знал, что с этим делать. Летом поехал с друзьями в отпуск, писал ей из отпуска письма «до востребования». Осенью встретились, она сказала, что ей необходимо будет сделать небольшую операцию, — аборт. «От кого?», — испуганно поинтересовался я. «Ну, тебя же месяц не было», — уклончиво ответила Таня. Я этим ответом удовлетворился. Она звонила мне из больницы, мы с ней подолгу беседовали. Точнее, это были даже не беседы, — восстановление нашего целостного организма, состоящего из нас двоих.
После больницы она пришла ко мне сильно изменившаяся, фактически пришла «половина Тани». Когда я полез целоваться, она мне сказала: «Пока нельзя». Мы мирно лежали на софе, и она со смехом рассказывала о том, как её начальник, Крылов, вытаращил глаза, увидев в бюллетене в графе «заболевание» диагноз «мед. аборт». Крылов, красивый статный сорокалетний мужчина, в прошлом сотрудник КГБ, конечно, знал о наших с Таней отношениях. В нашем клубе я уступил Тане место, был излишне предупредителен и заботлив. Крылов смотрел на нас понимающим взором. Я, глянув на него, сразу догадался, что он знает всё, даже то, что она рассказывала мне о нём и о записи в больничном листе. Чуткий был человек. Боготворил Таню и на меня смотрел с каким-то непонятным для меня интересом. Разговаривал со мной вежливо.
Там же, в постели, Таня сказала: «Нельзя будет месяца два». Потом разомлев после поцелуев, смилостивилась и сократила запретный срок до месяца. Но пошло что-то не так, она стала лечиться, ходить к нашему гинекологу, что был на предприятии.
В эти дни мы с ней встречались ежедневно. Порознь доезжали до станции метро «Филевский парк», там садились в такси, и я вёз её домой, в Матвеевское. По дороге беседовали. Именно тогда она и стала настаивать на том, чтобы я на ней женился.
Я сказал: «Ну не могу я сейчас на тебе жениться. Мне надо встать на ноги», — «Как знаешь. Ну, а мне нужно здоровье восстанавливать и жизнь устраивать». После этого разговора мы ездить на такси перестали. И даже перестали перезваниваться.
Но тут Новый год на носу. Заведующий клубом разучивал с нами номера. Мы по-прежнему на радость всем вместе танцевали поставленные для нас Юрием Ивановичем танцы. Взяли в прокат костюмы. По мнению заведующего клубом, я должен был сыграть Деда Мороза, а Таня — Золушку. Золотое платье ей очень нравилось и очень шло.
Мы уже репетировали «генеральную», сидели в зале, смотрели номера, в которых не принимали участия. Сидели втроём — я, Таня и девушка, игравшая роль Снегурочки. Ни с того ни с сего, эта девочка, обращаясь к Тане, фальшивым голосом предложила: «Ну, хочешь, ты играй Снегурочку». «Хорошо», — ухватившись за предложение, тотчас согласилась Таня. Девочка сама была не рада тому, что сказала. Посмотрела на меня, прося поддержки и помощи, но я, как заговорщик, отвёл глаза в сторону и промолчал. Девушка и рада была бы забрать свои слова обратно, она очень хотела быть Снегурочкой, смотрела вопросительно то на Таню, то на меня. А потом вдруг, словно что-то поняв, сникла. После этого разговора она исчезла не только из новогодней группы, но и из творческого коллектива нашего клуба.
Отыграли мы новогодние праздники. Таню перевели на объект «Загородное», и мы стали с ней редко видеться. Это позволяло мне осмотреться, подумать о будущем.
Быть может, с Анной обрету мир в душе? Время покажет.
Глава 3 Театральная студия
Пятнадцатого апреля я впервые был в Театре на Таганке. Здание театра, интерьер, буфет, зал, — всё понравилось. О спектакле М. Горького «На дне». Декорации скромные. Актёры играют повсюду — и на сцене, и в зрительном зале. Какие-то реплики издавали даже за спинами зрителей. То есть использовали всё пространство. Актёр Трофимов, высокий и худой, играл старца Луку. Вначале были у него проблемы с голосом, дал «петуха», но потом исправился. Актёру, игравшему Сатина, я не поверил, как впрочем, и всем остальным. Не сумели создать атмосферу, барабанили текст бездумно, не обращая внимания на партнёров, не понимая, что говорят. Тем не менее, после спектакля было хорошее настроение. То ли от умных и въедливых слов Горького, то ли от новых впечатлений, разом нахлынувших. В вагоне метро я время от времени проваливался в раздумья об актёрской жизни, о творчестве актёра.