— Нет. — коротко ответил я, не став уточнять зачем мне вся эта поклажа. Но он не унимался. Аккуратно и максимально корректно, чтобы это не казалось настырностью и наглостью, задал тот же вопрос, но уже слегка по-другому.
— Вы, наверное, представитель благотворительной организации, распространяете книги в детских садах и школьных учреждениях?
— Нет.
Он покачал головой и посмотрел в окно. Дорога уносила нас обратно из шумного мегаполиса в свои родные местечковые городишки. Быстро, летя и прорезая опустившийся туман, поезд преодолевал значительное расстояние, стуча колесами, гудя, и как будто переносясь в другое измерение.
— Ну, а вы? — вдруг спросил я сам того не понимая почему.
— Я…я был на своей старой работе. Знаете, ностальгия по временам. Все словно становится родным. Стены, коллектив, который правда уже совсем не тот, что раньше, когда я сам работал в газете.
Тут мой разум оживился.
— Вы были журналистом?
— Когда пришел студентом — да. Правда, потом все стремительно завертелось и карьерная лестница привела меня на место главного редактора. Ну знаете как это бывает. — он улыбнулся и махнул рукой, описав в воздухе эллиптическую фигуру.
— Не понимаю.
— Все просто: я достиг своего пика слишком рано. По крайней мере так говорили мои коллеги-завистники. Всего в каких-то тридцать два года и уже на такой должности. Затем, по законам природы вся моя жизнь и карьера резко пошли вниз, набирая ускорение словно на американских горках.
— Увольнение?
Он постучал пальцами по столику и нехотя вновь перевел взгляд в окно.
— Скажем так: я был вынужден уйти со своей должности по определенным причинам.
— Расскажите?
Теперь его глаза смотрели ровно на меня. На его худощавом и бледном лице появился румянец. Он будто ожил, увидев перед собой человека, желавшего услышать историю, наверняка давно терзавшую его душу и не дававшую покоя.
— Ну, а вы? — повторил он мой вопрос, — Вы так и не сказали кем работаете.
Поезд начал сбавлять ход — подбирались к очередной станции, где должны были простоять несколько минут. Ударил ладонью по книгам, распорол один из пакетов и взял экземпляр в руки.
— Писатель. — твердо и довольно громко объявил я.
— Правда? И о чем вы пишите?
— В основном о жизни. О реалиях. О совести. Дружбе и предательстве.
— Одним словом о том, что сегодня не востребовано.
В эту секунду он засмеялся и стал хохотать, прикрывая рот костлявой рукой.
— Простите, я просто очень давно в этом деле и неплохо разбираюсь во внутренней кухне издательского дела.
В чем-то он был прав, но его смех меня напрягал, заставлял настороженно относиться к любому его слову.
— Позвольте, — он протянул руку и хотел, чтобы я передал ему свою книгу. Секунда…потом вторая. Время почему-то тянулось слишком долго, а я все никак не мог определиться что же сделать. И в момент, когда все должно было решиться двери купе внезапно открылись и к нам шагнула проводница.
Приятной наружности женщина внесла два стакана чая и улыбнувшись вышла обратно.
Всего каких-то десять секунд времени, но именно они фактически спасли меня от разгрома. Я знал, что книга была не ахти, знал, что поторопился издать ее на бумаге за свой счет, выплатив большую для меня сумму, пустив по ветру все мои накопления и заначки, сохранившиеся за полгода усиленной экономии. Теперь всем этим книгам была лишь одна дорога — на свалку. Макулатура принималась за копейки, но даже в таком объеме, эта масса книжных стопок могла лишь на четверть покрыть расходы на верстку и печать.
— Так значит писатель, — его протянутой руки уже давно не было возле меня, а сам он смотрел в черное окно и пролетавшие мимо его глаз полумертвые дома. — Я как-то думал сам попытать счастья на этой стезе. Каково это сейчас?
— Сложно.
— Хм. — он поднял кружку с чаем и немного отхлебнул. — Возьмите, это ваш напиток.
Он указал свободной рукой, даже не повернувшись ко мне лицом. Теперь я понял, что интерес к моим книгам у этого странного человека окончательно иссяк. Наверное, это было к лучшему — еще одной разгромной критики я бы не выдержал и выбросился из окна.
— Не знаю успокою вас или нет, но так было всегда. Даже в мою бытность это было сродни покорению Эвереста. Каждый шаг — преодоление. Превозмогание. Препятствие за препятствием. Сначала мнение близких, потом первая критика, потом цензура, потом общественное мнение. Странно все это. Ничего по сути не изменилось, кроме трудностей — их стало больше, хотя всем кажется, что путь едва ли не стал плоским, если не накатанным.