— Дядя Руслан, вы не злитесь, я вам ещё комод…
— Комод?
Перфилов повернул голову.
Комод, добротный, пузатый, под старину бельевой комод был страшен. Ему досталось по полной, он окосел, облупился и ужался, часть ящиков вывалилась, часть, похоже, взорвалась изнутри, усыпав пол щепками и ошмётками одежды. Правая ножка отсутствовала, а по левому боку наискосок проходила подозрительно-чёрная, похожая на налёт сажи полоса.
— Да-а.
— Но вы же не умерли, да? — спросил Вовка.
— Пожалуй, пока мне достаточно и этой попытки, — сказал Перфилов. — Ну-ка, помоги.
Он встал на колено. В меру своих маленьких сил Вовка помог ему перебраться на диван. Они синхронно выдохнули.
— Понял теперь, что делать со своей злостью? — посмотрел мальчику в глаза Перфилов.
— Да, дядя Руслан.
— Палочку носи или гвоздик. Как только почувствуешь, что разозлился, зажимай в кулаке, пусть лучше их перекручивает, чем людей или букашек.
— У меня пока только с вами получилось, — посопев, произнёс Вовка.
— А с кем не получилось? С дядей Колей?
— Не, я на него совсем слабо злился, честно-честно.
— Опять мух побил?
Вовка кивнул.
— А с дядей Колей, например, можно было злиться на то, что он пьёт. Не на его самого, понимаешь? — сказал Перфилов.
— И он тогда пить бы бросил? — удивлённо спросил Вовка.
— Не знаю, — сказал Перфилов. — Возможно. Твой дар, Вовка, тебе лучше знать. Только вот умер дядя Коля уже.
— Он не очень плохой был. И на гитаре мне и маме играл.
Они помолчали.
— Воробья-то похоронил? — спросил Перфилов.
— Нет, я пока не решил ещё.
— Чего не решил?
— Так, — неопределённо сказал Вовка. — Я подумаю. — Он шагнул в направлении прихожей. — Вы пока не умирайте.
Перфилов фыркнул.
— Всё, расхотелось уже.
— Лоб у вас холодный, значит, температуры нет.
— Доктор, блин! Домой беги!
Вовка рассмеялся.
— Вы только не злитесь, дядя Руслан!
Перфилов хотел шутливо наставить с мальчика палец и сказать: "Сдохни!", но в груди ёкнуло, и он передумал.
— Беги.
Дверь хлопнула.
Перфилов закрыл глаза. Что случилось? Ничего не случилось. Он видел темноту, всего-то. Ничто, смерть. И ещё видел, как кнопки пульта включают первую космическую.
Бедный, бедный комод!
Перфилов захохотал и долго не мог остановиться, хотя хохот и отдавал болью в поясницу. Чудно, господи!
Затем в прихожей зазвонил телефон.
Перфилов подумал, что не встанет, но встал. Ноги ниже колен были ватными.
— Алло?
Трубка едва не выскользнула из пальцев.
— Я так и знала, что ты дома! — радостным голосом оповестила Перфилова Марго. — Как твоё настроение?
— Ты же уже звонила на этой неделе. Не слишком ли часто?
— Русик, я же чувствую! Я боюсь, что тобой овладеют сиуцидальные мысли. Мне не понравился наш прошлый разговор.
Перфилов усмехнулся.
— Увы, я не меняюсь.
— В этом и проблема, Русик! Забудь меня, живи новой жизнью. Я тебе настоятельно советую. Будь свободен!
— Зачем же ты мне звонишь?
— В каком смысле? — удивилась Марго.
Перфилов переложил трубку к другому уху и закрыл входную дверь на замок.
— Понимаешь, Марго, я бы давно тебя забыл, если бы ты мне всё время о себе не напоминала. Ты настойчива, как… я не знаю, как что!
— Это потому, Русик, — голос Марго сделался плаксивым, — что у тебя, кроме меня, больше никого нет. Ты можешь умереть…
— Я живой! — выкрикнул Перфилов. — Не звони мне больше!
Он брякнул трубку на аппарат.
Живой. Ну, да. А какой ещё? Он постоял, гипнотизируя телефон. Наставил палец. Убрал. Не стоит шутить.
Живи и ты, Марго. Все живите.
Перфилов прошлёпал на кухню и, наклонившись над раковиной, долго держал голову под струйкой холодной воды.
Что-то определённо происходило с ним. Было как-то легко.
Почему легко? Потому что Вовка смог себя сдержать. Потому что я ему помог. Правда, пострадал комод, но в свете всего существующего на Земле это такие мелочи.
Легко.
В холодильнике отыскались купленные вчера утром шпроты, и Перфилов их с необычайным удовольствием умял, даже всё масло хлебом вымакал. Куда там французским деликатесам! Опять-таки — давно уже такого не чувствовал.
Вечер лип к окнам, в квартирах соседнего дома зажигали свет.
А ведь завтра мне нечего надеть, подумал Перфилов, заваривая чай. И мысль была такая уютная, такая бытовая, что он, обкатывая её в голове, как леденец, и лёг с ней спать.
Нечего надеть. Надеть нечего. Совершенно. Но, может быть, какая-то сорочка и уцелела. И носки. Почти полдела…