162
В среде эмигрантской православной молодежи была сделана попытка обосновать идею России как «третьей силы», т.е. особого синтеза Европы и Азии, в то же время принадлежащей европейской цивилизации по преимуществу. Это движение именовало себя «евразийским», к нему принадлежали богословы Л. Карсавин, Г. Трубецкой, протоиерей Г. Флоровский, историк Г. Вернадский, филолог Н. Трубецкой, П. Бицилли, Н. Алексеев, А. Казем-Бек, Н. Клепинин и многие другие. Некоторые представители движения евразийцев вернулись в Советскую Россию, где почти сразу же попали в концлагеря, т.е. разделили судьбу сменовеховцев.
Очищение страны от грехов сталинизма богословы, оказавшиеся в эмиграции, видели исключительно на пути покаяния. Замечательный богослов Г. Федотов еще в 1933 г. писал в статье «О национальном покаянии», что «восстановление России, мыслимой как национальное и культурное единство, невозможно без восстановления в ней христианства, без возвращения ее к христианству как основе ее душевно-духовного мира... Без религии — это не нация, а человеческое месиво, глина, из которой можно лепить все, что угодно».
«Почему Россия — христианская Россия — забыла о покаянии? — спрашивает Федотов. — Я говорю о покаянии национальном, конечно. Были ли когда-нибудь христианское поколение, христианский народ, которые бы перед лицом исторических катастроф не видели в них карающей руки, не сводили счеты со своей совестью? На другой день после татарского погрома русские проповедники и книжники, оплакивая погибшую Русь, обличали ее грехи... Жозеф де Местр видел в революции суд Божий. А в православной России не нашлось пророческого обличающего голоса, который показал бы нашу вину в нашей гибели. Это бесчувствие национальной совести само по себе является самым сильным симптомом болезни». По мысли Федотова, покаяться обязаны не только русский народ в своем целом, но и представители как левого, так и правого его лагерей20.
Само по себе явление русской революции было в достаточной степени закономерным. Ее религиозный характер, отмеченный деятелями Церкви, блестяще проиллюстрирован романами А. Платонова и почти «анабаптистской» по содержанию книгой Н. Островского «Как закалялась сталь», где даже первый революционный импульс Корчагина возникает как следствие конфликта со священником, преподающим закон Божий. Участие священнослужителей (о. Г. Гапона, о. Г. Петрова) в социалистических партиях, тяжкий обновленческий раскол Церкви после революции, «архиерейский бунт» 1905 г. — все это свидетельствовало о созревании «революционной ситуации» даже внутри нашей Церкви, которая, не имея элементарной независимости и свободы, не желала более выносить государственный контроль и
163
служить в качестве проводника имперской идеологии. Размах народного движения после Октября принял, в виде реакции на казенный национализм и казенную религию* не просто универсалистский, но и антинациональный характер. Начинается гонение на Православие, разрушение национальной культуры, полный отказ от старого быта и уклада. В дальнейшем судьбу Православия разделят и остальные религии. Разумеется, все это было лишь одним из аспектов революции, но именно одним из важнейших*.
Все отрицательные (без единой положительной) стороны московской и петербургской «империй» (опричнина, бюрократизация власти, русификация под видом «интернационализма»-универсализма) были восстановлены в гораздо более страшных формах империей Сталина, недаром приветственно встреченной лидерами русского фашизма в эмиграции, а также теоретиками так называемого «национал-большевизма». Сталину нужна была та самая глина, то человеческое месиво, о котором писал Г. Федотов. В этих целях он использовал все — плоды революции, уроки его любимых учителей Ивана Грозного, Петра I и Макиавелли, даже... Русскую Православную Церковь, которую был вынужден «дозволить» во время войны. И вновь возникает опасность идеологизации нашей Церкви: восстановленная в крайне ограниченных правах и под жестким государственным контролем, она была вынуждена не только принять под свой омофор ликвидированную в 1946 г. Церковь украинских греко-като-ликов, но и подвергалась запрету «сверху» на всякую экуменическую деятельность.
Вышесказанное не означает, что сталинизм лишь восстановил традиционные архетипы русской жизни. Если бы это было так, то его «империя» обладала бы безусловной жизненностью и органичностью, а не была бы тем, чем оказалась в реальности, — натужным тоталитарным режимом, державшимся силой тайной полиции и инерцией революционных и интернационалистских лозунгов. 350 лет существования новгородско-псковскои демократии перекрывают даже сегодня историю США; был у нас и свой «Фронтир» — знаменитая казачья Линия, вольная жизнь которой до сих пор почти не отражена в русской литературе. Параллели между «Третьим Римом» и «Третьим Интернационалом» остроумны, но уместны
*Не приходится оспаривать и тот факт, что в самой революции и последующем погроме русской Церкви и русской культуры активную роль играли те, кого принято было называть «инородческим элементом», т.е. представители иных народов, подвергавшихся, особенно в русификаторский период Александра III, той или иной степени угнетения. Однако, во-первых, никакая революция не могла бы состояться без поддержки собственно русских масс; во-вторых, разрушительные акции представителей нерусских народов не вина, а беда этих народов. А точнее говоря — общая беда всей России, так как и «инородческое», и украинское, и собственно великорусское революционные движения — все это есть плата за империю, в равной степени сдерживающую (до 1905 г.) свободу всех наций и исповеданий старой России.
164
лишь в качестве публицистического изыска. Демократические начала в русской жизни были достаточно глубоки, чтобы получить при благоприятной исторической ситуации верное и здоровое направление развития, об этом свидетельствует и совершенно внеим-перское национально-освободительное движение в России Смутного времени, и история земства, и демократический дух, и постановления Собора 1918 г., сказавшиеся и в актах Собора 1988 г.
Дух вселёнскости, терпимости и широты постоянно пребывал в русском религиозном и церковном сознании в борьбе с началами национализма, филетизма и конфессионального фанатизма, но никогда не был побежден последними. Как только Русская Православная Церковь оправилась от сталинских и хрущевских гонений, она решительно начала участвовать во всемирном экуменическом движении, не соглашаясь на компромиссы с протестантизмом в догматических вопросах, но стремясь к установлению прочного диалога на уровне межконфессиональных конференций. Декларации и статьи, публикуемые в «Журнале Московской Патриархии» на тему экуменизма, давно уже не отрицают за остальными церквами и исповеданиями той или иной степени причастности к единству вселенской Церкви. Еще двадцать лет назад протоиерей Л. Воронов в одной из своих статей в журнале говорил о необходимости тщательного изучения всех сторон религиозного бытия инославных братьев, чтобы «иметь возможность воздать должное их мужеству, их ревности о вере и обогатиться лучшими сторонами их духовного опыта»21.