Наконец, тот факт, что св. апостол Андрей Первозванный считался покровителем России и Шотландии, лишний раз подтверждает наличие связей Руси с Британскими островами. Это кажется тем более убедительным, что ирландское христианство того времени, будучи в высшей степени книжным и активно миссионерским, испытывало в то же время значительное влияние греческой традиции, а связи Руси с северным латинством могли легко осуществляться через варяжских родственников киевлян. Трагический и противоречащий канонам раскол между Римом и Константинополем (1054 г.) поначалу мало повлиял на русское православное сознание, он был важен главным образом для архиереев-греков*.
Два события надолго определили взаимную неприязнь между католиками и православными, окончательно переведя ее на политические «рельсы»: приведший к разгрому и разграблению крестоносцами Константинополя в 1204 г. четвертый крестовый поход и последующая попытка Рима навязать византийцам унию во время II Лионского Собора (1274 г.).
Тем не менее общий дух Русского Православия вплоть до XIV в. отличался значительным универсализмом. Первомучениками российскими стали варягоруссы Феодор и Иоанн, среди храмостроителей Владимиро-Суздальской Руси встречались зодчие с Запада, всерьез обдумывал идею союза с Римом князь Даниил Галицкий, а Новгородская и Псковская республики, активно участвовавшие в Ганзейском союзе, еще в XV в. не исключали возможности подчиниться Литве, чтобы избежать растущего московского цезарепапизма. Ощущение христианского универсализма во время татаро-монгольского погрома становится глубже и острей. Блистательный оратор и тонкий духовидец епископ Серапион Владимирский в своих «Словах» и «Поучении» не столько сокрушается о разорении земли или жестокости захватчиков, сколько объясняет причины этих бед грехами своих соплеменников. «Бог всеми народами познан был; и учили нас
*В этом смысле наиболее показательны своим антиримским настроением «Ответы Кирику Новгородцу» архиепископа Нифонта Новгородского, грека по происхождению (XII в.). С другой стороны, строго отстаивает чистоту греко-православиой веры в своих словах и поучениях св. Феодосии Печерский, хотя авторство именно этих его текстов до сих пор подвергается сомнению некоторыми исследователями.
[128] беспрестанно, а мы все равно беззаконий держимся! — восклицает епископ. — Не послушали мы Евангелия, не послушали апостола... Да не навлечем на себя еще больший гнев Господень, не наведем казни больше прежней! Недолго Он еще будет ждать нашего покаяния, нашего обращения... Если отстанем от сквернословия, лжи, клеветы, проклятий, доносов и других сатанинских деяний, если в этом переменимся, — то верно знаю, что сподобимся благ не только в этой жизни... Доколе не отступим от грехов наших? Пощадим же и себя, и детей своих! Много сказал я вам, братья и дети мои, но вижу: мало приемлете, прислушиваясь к наставлению моему, а многие из вас не относят его к себе и дремлют, как будто бессмертные они!»2
«В ничтожестве оставшись, великими себя считаем,— продолжает Серапион. — Поэтому не кончается злое мучение наше: зависть умножилась, и вражда поборола нас, тщеславие мутит разум наш, ненависть к ближним вселилась в сердца наши... Что же следует нам сделать, чтобы прекратились беды, которые мучат нас?.. Любить друг друга, милость иметь ко всякому человеку, любить ближнего своего, как себя». Читая эти строки, невольно начинаешь думать, что епископ Серапион через века и эпохи адресует их не только людям 30-х годов нашего столетия, но и нам, сегодняшним.
Серапион категорически отказывается видеть в постигших его землю бедствиях происки каких-либо внутренних или внешних «тайных врагов»: «А ныне же по 3 года хлеб не родится не только на Руси, но и у латинян. Волхвы ль так устроили? А не Бог ли управляет Своим творением как хочет, наказывая нас за грехи?.. Когда Бог попускает, бесы действуют, попускает же Бог тем, кто их боится, а если кто веру твердую держит к Богу, с тем чародеи ничего сделать не могут. Скорблю я о вашем безумстве, умоляю вас, отступитесь от дел неверных!.. Покайтесь в прежних безумствах и не будьте впредь, как тростник, ветром колеблемый. Но если услышите какие-либо басни людские, к божественным книгам устремитесь, чтобы враг ваш, дьявол, увидев ваш разум и душевную крепость, отошел, посрамленный, не смог принудить вас ко греху. Хочу увидеть вас с великим желанием идущими в церковь и благоговейно стоящих!»
Психологи знают, сколь склонны люди обвинять в своих бедах кого угодно, только не себя. Этот перенос собственного внутреннего зла на чародеев, тайных диверсантов и вредителей, агентов «зарубежных спецслужб» или «сионских мудрецов» сегодня вновь возрождается в нашем обществе — неужели мы так и не научились логике и душевной крепости, мужеству любви и созидания, неужели опять погрязнем в ненависти, зависти, злобе и инфантильных страхах?
Св. апостол Петр, характеризуя новозаветный народ Божий, т.е. христиан из любых племен и земель, говорит: «Вы — род избранный, царственное священство, народ святый, люди, взятые в удел, [129] дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет, некогда не народ, а ныне народ Божий, некогда непоми-лованные, а ныне помилованы» (Первое послание Петра. 2, 9, 10). Все эти слова полностью относятся к русскому народу, ко всякому народу России. Нация не есть просто народ или племя, не есть раса, она не определяется ни по цвету кожи, ни по химическому составу крови. Нация, в особенности строящая свое бытие на подлинно нравственной основе — а мир не знает более возвышенного и прекрасного учения, чем евангельская Благая Весть, — есть нечто гораздо более высокое, духовное, на много порядков превосходящее всякую мистику «крови и почвы», всякое законничество, всякий примитивный детерминизм — иными словами, все то, что давно уже является архаичными пережитками ветхозаветного миросозерцания.
Доказательства тому мы видим в истории многих христианских народов; становление российского национального типа здесь не исключение, хотя в своем роде остается исторически уникальным. Пестрая этнографическая масса великой Восточно-Европейской равнины, состоящая из восточнославянского большинства, варягов, греков, половцев, различных финноязычных племен («затерялась Русь в Мордве и Чуди», как сказано у С. Есенина), позднее из обрусевших литовцев, поляков, татар, евреев; немцев, выварилась в православном котле в единую нацию. Она переняла вселенское наследие царственной Византии и выпестовала в своем лоне три новоевропейские христианские нации (великороссов, украинцев и белорусов), просветила светом Евангелия многие племена и языки... Разве мало нам славы, чтобы мы продолжали тиранить и угрызать друг друга, чтобы даже в конце XX в. нам вновь приходилось выдавливать из себя рабство, инертность и извечную страсть к внутренним усобицам?
Ответ на это может дать только каждая человеческая личность в отдельности, ответственная, обладающая достоинством и совестью. Это личностное начало мы видим на протяжении всего универсалистского периода нашей киевской и владимирской истории — в сочинениях Даниила Заточника и Епифания Премудрого, в миссионерской деятельности св. Стефана Пермского, во всем «золотом веке» русской святости, рожденной осознанием ордынского ига как национальной катастрофы, покаянием и возрождением.
XIV в. нашей истории — это св. Сергий Радонежский, свв. митрополиты Московские Петр и Алексий, монахи-отшельники российских лесов — Северной Фиваиды. Это период второго мощного взрыва общерусского национального сознания, не отделимого ни от православия, ни от общеевропейских истоков универсальной христианской духовности. Сергей Соловьев справедливо пишет в своей «Истории России», что Куликовская битва была знаком торжества Европы, в чем он и видит всемирно-историческое значение дела св. Сергия и св. князя [130] Дмитрия Донского. Это — время созревания национальной школы живописи, время Феофана Грека и св. Андрея Рублева*.