Мне рассказывал его адъютант: когда Громов подписывает приказ об исключении погибших из списков личного состава армии, лучше к нему не заходить. На мой вопрос о том, что ему удалось сделать на своем высоком посту в Афганистане, сам генерал ответил не задумываясь: «Спасти больше жизней, чем погубить». Это правда. В его бытность командующим потери в контингенте были снижены (есть и такая арифметика у войны!) в 1,7 раза. За счет жестких требований к подготовке боевых действий. За счет того, что его подчиненные знали: «Беречь людей!» — главный приказ Громова. Что бы ни говорил он мне о войнах, без которых не бывает потерь.
…Отца, Всеволода Алексеевича, он не видел никогда: отец погиб в сорок третьем под Курском, за несколько месяцев до рождения младшего сына. И это горькое обстоятельство, и пример брата-суворовца оказались решающими при выборе судьбы. Саратовским мальчишкой будущий генерал бегал к суворовскому училищу и замирал от восторга под его окнами, в которых были видны мраморные колонны, старомодные хрустальные люстры. По субботам в суворовском устраивали танцы, играл оркестр.
Военное училище он закончил с тройкой по физике. Случилось это так: выучил назубок только один билет и приходил на экзамен раз пять, пока не выпала удача. Теперь улыбается, вспоминая об этом: мальчишество! За порогом училища началась жизнь, служба, и все встало на свои места. За год до окончания академии женился на девчонке из своего подъезда: «Решил этот вопрос положительно в течение летнего отпуска».
Академию имени Фрунзе Борис Громов окончил с отличием, Академию Генерального штаба — с золотой медалью.
Афганистан начался для него в январе 1980-го.
— Товарищ Громов! Приказом министра обороны СССР вы назначены начальником штаба Н-ской дивизии. Вопросы есть?
— Разрешите спросить: где дислоцируется дивизия?
— В Афганистане.
На военном аэродроме под Ташкентом народу — море. Все в полевой форме, только он оказался в парадной, в шинели с папахой. Пришлось отойти незаметно в сторону, убрать с глаз долой неуместную ту папаху. Еще помнит, что почему-то не было трапа, что поднимались по стремянке на борт самолета: «Чепуха, а запомнилось». Споткнулся на той стремянке, чуть не расшибся. Дальше — хуже. Кабул не принял их «борт», они сели в Баграме, а там стрельба, разговоры о потерях. Ночевали в самолете, на носилках («борт» был санитарным), до рассвета стучали зубами от холода, а утром откапывали шасси, заметенные за ночь снегом. Словом, плохо все начиналось, и тяжко было на душе. В конце января в его дивизии начались первые потери. На дороге Хайратон — Кабул расстреляли патрульную группу, погиб комбат.
Вскоре все это стало привычными горькими буднями. Во время тяжелых боев под Гератом артиллеристы, получив приказ Громова, который руководил операцией, не поверили своим ушам: комдив вызывал огонь на себя. «Огонь — на меня!» — прогремел он, когда корректировщик артиллерийского огня растерянно попросил уточнить координаты цели. Другой возможности остановить наступающего противника у Громова, уверяет он, не было.
Странными были все же те годы. Странными и горькими для них. Они вызывали на себя огонь, они умирали от ран на афганских скалах, они отправляли на родину цинковые гробы, а газеты писали об учебных боях, заключая в кавычки слово противник.
Странными были те годы. Еще в мае 1982 года на Громова начали готовить представление к званию Героя Советского Союза, но он узнал, что дело вовсе не в нем. В Кабул пришла, как бывало в те годы, разнарядка: представить достойного, одного из командиров дивизий. Он сам попросил отставить представление. Герой по разнарядке? Нет, это не для него.
Героем он стал только шесть лет спустя, весной 1988 года. Был представлен к званию по итогам тяжелой и с военной точки зрения отлично проведенной операции по снятию блокады голодающего, обескровленного Хоста. Операция начиналась так: перед высадкой личного состава в район боевых действий на огневые точки противника десантировалось подразделение. Оно погибло в считанные минуты. Крупнокалиберные пулеметы душманов расстреливали парашютистов в упор.