Кончиком языка Демидов потрогал жесткие свои усы.
– Смотри, какие ловкачи?! А черта лысого не хотели! Все листовки немедленно сжечь!
…В длинном ряду коек Боркун перед сном строго оглядывал одну пустую – койку Султан-хана. Оглядывал, будто желая убедиться, что нет на ней ни единой морщинки. По молчаливому уговору, ее никто не занимал. Так и стояла она, убранная за час до гибели горца его собственными руками. Да, впрочем, и кому было ее занимать, если летный состав полка сильно поредел?
После гибели Султан-хана на КП было вскрыто его письмо, адресованное полковнику Демидову. «Эх, Султанка, Султанка, – в который уж раз думал Боркун. – Всех ты обидел. И меня, и «батю» Демидова, и ведомого своего Алешку Стрельцова. Ну почему не доверил, не рассказал о болезни поганой, что к тебе привязалась? Не лекарь тебе Боркун, конечно, но ведь порой и слово друга бывает лучше иного лекарства».
Потом он подумал о Вале. Вернее, не подумал, увидел ее – в летнем простеньком сарафанчике, именно такой, какой в один из майских дней встретила она его, пыльного, усталого. В звене Красильникова в этот день кто-то из молодых летчиков совершил поломку, и Василий возвращался домой рассерженный. Валя распахнула перед ним дверь, чуть пританцовывая и улыбаясь, попятилась назад.
– Боркунчик, а у меня есть новость. Угадай, какая?
– Какая? – озадаченно спросил все еще хмурый Василий.
– Кажется, он появился, Боркунчик, – весело воскликнула Валя. «Он» в их понимании был ребенок.
– Валюша, правда? – Василий бросил на пол планшет и кинулся к ней. Но Валя увернулась, и он поймал только воздух.
– Нет, ты сначала догони, тюлень, – поддразнивала она, и оба забегали по комнате, сбивая на пути стулья и табуретки. Василий поймал ее, поднял на руки.
– Валюшка, спасибо! Ты чудесница!
И бережно целовал серые с лукавинкой глаза, такие чистые и добрые.
Потом, через неделю, она сказала:
– Боркунчик, извини, это был не он, я ошиблась.
– Ну и ничего. Будет еще и он. Не расстраивайся, Валюша, – отвечал Василий и снова кружил ее по комнате.
Какой ласковой и отзывчивой она была! А теперь? За линией фронта, у немцев, предательница!
– Нет! – с отчаянием воскликнул он. Алеша Стрельцов сонно пробормотал:
– Товарищ командир, вы что-то сказали?
– Спи, Алексей, спи, – сконфуженно успокоил его Боркун и закрыл глаза.
На другой день истребители дважды поднимались на прикрытие переднего края, но, к удивлению летчиков, все вылеты обошлись, как принято было говорить в боевых донесениях, «без встреч с воздушным противником».
– Только под облаками зря наболтались! – раздосадованно заключил Алеша Стрельцов.
– Эка ты резвый какой, – оборвал его Боркун. – Себя береги, а войны на твой век, к сожалению, хватит.
Зимний день меркнул. Околыш багрового солнца, догоравший на западе, сулил крепкий мороз. Над притихшими пригородами столицы висела зыбкая тишина, Ее каждую минуту могли нарушить зенитки и гул авиационных моторов.
Боркун неторопливо шел вдоль самолетных стоянок, с наслаждением слушая, как похрустывает под ногами плотный наст. Он переходил от одной стоянки к другой, будоражил техников и механиков расспросами о материальной части. В крайнем капонире стояла его голубая «семерка», за которой теперь ухаживал техник Кокорев. Его, старательного до самозабвения, можно было и не проверять, но порядка ради Боркун решил наведаться и к нему. «Спрошу только, все ли он закончил, да еще папиросой угощу. Он свой технический махряк давно небось выкурил».
Когда Василий был уже неподалеку от крайнего капонира, он услышал за спиной торопливые шаги.
– Боркун, подождите. Василий обернулся:
– А, товарищ комиссар.
Рядом с Румянцевым шагал незнакомый Боркуну плотный кряжистый командир. Румянцев замедлил шаг и с минуту шумно переводил дыхание.
– Ну и ходишь же ты, Василий Николаевич! На паровозе тебя не догнать. – Он указал на командира. – Это майор Федотов из особого отдела. Ему поговорить с тобой надо. Серьезно поговорить, но так, чтобы ни одна живая душа не слышала. Я вас оставлю.
Федотов опасливо поглядел на чернеющий в сумерках капонир.
– Здесь нельзя, отойдем.
Они пошли к центру летного поля. Скованный морозом наст едва-едва продавливался под унтами.
– Достаточно, – сказал Федотов и еще раз оглянулся. Нет, никого не было в густеющих сумерках.
– Слушайте, Василий Николаевич, – быстро продолжал он, – я покажу вам один документ. Вы на него посмотрите и возвратите мне. Я посвечу вам под полой шинели фонариком.