— Я молчал, потому что в какой-то мере сомневался в своей критике. Я мог ошибиться в оценке вашей конструкции.
— На всякий случай, значит, решили смолчать?
— А почему вы смолчали о том, что я отверг ваш проект? — дрожащим от негодования голосом возразил инженер.
Павел Афанасьевич горько усмехнулся:
— Я-то был вполне уверен.
— Ну, не стоит толковать об этом, — поспешил примирительно заявить Василий Петрович. — Мало ли что бывает. Не горюйте. Придут еще и удачи.
И все же они не расстались друзьями.
…Наступил 1941 год. В первые же недели войны Павел Афанасьевич понял, как виноват перед заводом в том, что не сумел додумать свой механизм. В сборочном цехе были забронированы и оставлены в тылу десятки молодых, здоровых мужчин — ничто не могло заменить у станков их мускульную силу. Многие рвались на фронт, но сборщиков завод не отпускал.
Летом 1942 года, когда фашисты бомбили вдоль Волги железнодорожные мосты и города, когда от зажигалок вокруг завода выгорели все деревянные дома и бараки, Павел Афанасьевич был призван в армию.
Уже на фронте он услышал о том, что на заводе от бомб сгорело три цеха…
Домой Павел Афанасьевич вернулся после победы. Он пришел на завод и не узнал его. Где разрушенные, перекореженные бомбами корпуса? На месте сгоревших цехов поднялись новые — выше, светлее и просторнее прежних. Это было чудо. Павел Афанасьевич ходил по цехам. Перед ним был новый завод, оборудованный невиданной техникой. В цехах работали транспортеры, подвесные конвейеры, незнакомые Павлу Афанасьевичу машины, автоматы.
Павел Афанасьевич смотрел, удивлялся. Его тянуло в сборочный цех, где когда-то изобретенный им механизм потерпел крушение.
Первым, кого Павел Афанасьевич встретил в цехе, был Грачев. Он был уже мастером комплекта, теперь под его началом работало семь станков.
— Павел Афанасьевич! Дорогой!
Они обнялись. Грачев потащил Павла Афанасьевича в свой комплект. Шумели станки, стремительно вращались барабаны. Станки были новыми. Павел Афанасьевич с одного взгляда оценил технические преимущества их переоборудования.
— Кто? — от волнения чувствуя сухость во рту и в горле, спросил Павел Афанасьевич.
— Тополев. Начальник цеха.
— За дело!
Однако и на реконструированных станках покрышки собирались, как прежде, при помощи ручной скалки.
Весь этот день Павел Афанасьевич провел в комплекте Грачева.
Молодой смуглолицый парень с коричневыми глазами и быстрыми, точными движениями рук ловко собирал покрышки, видимо радуясь тому, что его работой любуются.
— Петя Брунов, — назвал его Виктор Денисович. — Наш молодняк. Подросли за войну ребятишки!
У Грачева был молодежный комплект.
Когда после встречи с заводом Павел Афанасьевич в раздумье возвращался домой, возле проходной будки его догнал Петя Брунов. Он помылся и приоделся после смены. Шевиотовый серый костюм ладно обхватывал его стройную фигуру, ветер шевелил густые спутанные волосы.
— Виктор Денисович нам рассказывал… — нерешительно начал Брунов. — Говорят, вы изобретаете?
— Интересуешься? — вместо ответа спросил Павел Афанасьевич.
— Интересуюсь.
Они помолчали.
— Виктор Денисович нам рассказывал о вашей механической скалке…
— Что искать вчерашнего дня! — махнул рукой Новиков.
— Чего не поищешь, того и не сыщешь.
Павел Афанасьевич быстро, с любопытством взглянул на Брунова.
— В сорок третьем году я еще в ФЗУ учился, — рассказывал Петя, — дирекция завода объявляла конкурс на лучшее изготовление механической скалки.
— Ну-ну? Что? — внезапно осипшим голосом спросил Павел Афанасьевич.
— А ничего. Снова зря. Павел Афанасьевич, неужели на ручной придется смириться?
Утром Павел Афанасьевич помчался в бюро рабочего изобретательства. Он хотел пересмотреть все проекты, какие подавались на конкурс.
Романычев замахал руками:
— Хватился, батенька, прошлогоднего снегу! От конкурса и следа не осталось. Всех отклонили. Не всякое изобретение — клад. Понатащили вздору. Архив? Да если я буду все ваши архивы беречь, у меня их тонны накопятся. Павел Афанасьевич, послушай совета: направь свою рационализаторскую мысль на другие объекты. По-дружески тебе говорю. Провалилась механическая скалка. Точка. Теперь нас ничем не возьмешь. Не верим — и баста. И не приходи. Мы тебя и слушать больше не станем.