— Товарищи, — произнес он тоном человека, начинающего разговор, — вы все смотрели на дверь. В пятнадцати километрах отсюда марокканцы. В двух километрах от Мадрида. В двух. Когда фашисты в Карабанчеле, тот, кто ведет себя так, как только что отбывшие, ведет себя как контрреволюционер. Все они завтра же будут во Франции. С сегодняшнего дня мы входим в состав испанских военно-воздушных сил. До понедельника каждый должен обеспечить себя обмундированием. Все контракты аннулированы. Даррас возглавит механиков, Гарде — стрелков, Атиньи — политкомиссар. Те, кто против, уедут завтра утром. Вопрос с «Пеликаном» исчерпан, а потому вспоминать нам следует лишь о том хорошем, что каждый из них сделал… до нынешнего происшествия. Выпьем за экипаж «Пеликана».
Тон Маньена недвусмысленно превращал тост в прощание и исключал всякую надежду на отмену решения.
Сбор командного состава у меня в номере, — сказал он, когда стаканы были осушены.
Маньен объяснял, как он собирается реорганизовать эскадрилью.
— Где нам взять людей? — спросил Даррас.
— В интербригаде; ради этого я и ездил в Альбасете. Мы обо всем договорились. У них есть несколько бывших служащих ВВС и немало рабочих с авиазаводов. К нам завтра же отправляют всех, кто так или иначе соприкасался с авиацией. Вы приглядитесь к этим ребятам, каждый в своей области. Их будет больше, чем нам требуется. Что касается дисциплины, в пополнении коммунисты составляют самое малое тридцать процентов. Из вас тут двое коммунисты, вам и договариваться.
Маньену вспомнился Энрике.
— А как с истребителями? — сказал Атиньи.
— Думаю, будут.
— В достаточном количестве?
— В достаточном количестве.
Он мог ожидать самолеты только из России.
— Вы собираетесь вступить в партию? — поинтересовался Даррас.
— Нет. Я не согласен с компартией.
— Отдохни пять минут от вербовки, Даррас! — сказал Гарде.
Самого Гарде сначала пришлось убеждать. «Если у стрелков дело не спорится, я всегда подсоблю. Вот они мне и доверяют. Но отдавать приказы — это мне не по вкусу». Даррас в ответ возразил: «А кто, по-твоему, должен налаживать дисциплину, если не те люди, которым их товарищи доверяют?» И Гарде наконец сдался.
— Вы приехали через Мадрид? — спросил Атиньи.
— Нет. Но только что был звонок: бои идут на подступах.
В военном министерстве было пусто — правительство выехало из Мадрида в Валенсию[92]. В приемной, один-одинешенек, сидел на раззолоченном стуле майор французской армии, пришедший предложить свои услуги, его попросили подождать, и он ждал; было одиннадцать часов. Беломраморные лестницы под ковровыми дорожками в крупных цветочных узорах были освещены только свечами, расставленными прямо на ступеньках и не падавшими, потому что вокруг каждой застыла лужица стеарина. Когда все эти свечи догорят, на монументальных лестницах воцарится кромешная тьма.
Только под самой кровлей светились окна офицеров Миахи[93] и окна разведслужбы.
Скали сел, и Гарсиа открыл папку, на которой не было никакой надписи. У Карабанчеля фашисты были остановлены.
— Скали, вы ведь хорошо знаете Мадрид?
— Неплохо.
— Площадь Прогресса знаете?
— Да.
— Улицу Луны, площадь Толедских ворот, улицу Фуэнкарраль, площадь Кальяо, само собой?
— На площади Кальяо я жил.
— Улицу Нунсио, улицу Бордадорес, Сеговийскую?
— Вторую не знаю.
— Ладно. Прошу вас подумать хорошенько, а потом ответить. Может ли очень искусный летчик попасть в пять точек (он повторил названия улиц), о которых мы только что говорили?
— Что вы имеете в виду под словом «попасть»?
Разбомбить дома?
— Сбросить бомбы на площадях, не задев ни одной крыши. На улицах бомбы всегда разрывались на панели. И там, где стояли очереди. На площади Кальяо бомба попала в трамвай.
— Трамвай — явно дело случая.
— Допустим. Все остальное?
Скали раздумывал, ероша одной рукой волосы.
— Сколько попаданий?
— Двенадцать.
— Если это случайность, то удивительная. А другие бомбы?
93
Mиаха Хосе — кадровый военный, бригадный генерал, председатель хунты обороны Мадрида. Штаб и хунта обороны находились во дворце Буэнависта.