— Склад! — радостно вскликнула Светка.
— Не думаю, что у них тут был большой склад, — разочаровал я сеструху. — Но подсобные помещения должны быть.
— И где? — слегка насупилась Светка.
Я еще раз огляделся. Но раньше меня увидела нужную дверь Сигизмундовна:
— Вон же! Вдоль касс и направо!
— Вот! — кивнул я. — Значит, туда и пойдем. Только сами кассы по дуге обходим. Еще с четырьмя металлическими плевалками денег я драться не хочу.
Когда мы дошли до нужной двери, то чувствовали себя странно. Прифигевшими, обалдевшими и уставшими. Игрушки оказались мобами социальными. Стоило подойти близко к одному, он тут же нападал на нас, а когда мы отвечали, то игрушке на помощь бросались все остальные, что были рядом в радиусе метров двух.
Тут главное было — сохранить рассудок. Били то они еле-еле, да и убивались легко. Действительно, работал способ с отрубанием головы. Но сама ситуация казалась сюрреалистичной. Куча мишек, заек, котиков и куколок быстро ковыляющих на нас, а в придачу к ним машинки, роботы, шуршащие своими пластмассовыми и резиновыми колесами. Даже пару раз прилетали лопатки и ведра для игры в песке. Все это, что не было побеждено в момент подхода к нам, пыталось вскарабкаться по одежде, билось, кусалось, тыкалось, бодалось и щипалось. Приходилось отдирать игрушки от себя и бросать на пол.
Именно тут Светкины особенности как танка практически не работали. Сагрить никого толком не получалось. Разве что, сеструхе доставалось меньше урона.
— Жуть какая-то… — Птицына поежилась, оглядывая путь, по которому мы прошли от дверей. Все пространство было завалено изувеченными игрушками. — Хоть они и противные, а все равно. Жалко.
Я потрепал ее по волосам. М-да. Для детской психики — не лучшая картина.
Светка же в этот момент пыталась оторвать от своего рукава намертво прицепившуюся зубами голову пластиковой собачки. Тело игрушки уже давно валялось где-то на полу. Наконец, сеструха махнула на это дело рукой.
— Будет трофей! — сообщила она.
Оказалось, нервы то у Светки покрепче, чем у Птицыной! Спокойна, как танк! Хотя, она и есть — танк.
Холодечик же мирно переваривал внутри себя кучу разноцветных глазиков, колесиков и прочих мелких деталей, бегая вокруг трупиков и выискивая что-то поярче.
— Пойдемте уже внутрь! — прервала наши терзания Сигизмундовна, открывая дверь в подсобку. — Что тут без толку торчать, только расстраиваться!
Подсобное помещение оказалось немаленьким. Широкий коридор, а с двух сторон различные двери. Все подписаны. Есть и склад, и столовая, и раздевалка, и туалеты. И явно, все это считалось одним большим помещением, в одной из комнат которого, должен был быть ребенок. Потому что тут осталось все также, как было до изменения мира. Кучи коробок, стоящих друг на друге. К стене прислонена швабра, а рядом ведро. Чуть поодаль стоят чьи-то резиновые тапочки.
— Слушайте! — Птицына заговорила восторженным голосом, словно забыв, что еще минуту назад чуть не плакала. — Это же крутое место! Можно для Амелии и Лили, в их детский дом, набрать всяких памперсов, бутылок и чего там еще нужно! Такие-то вещи, точно, на складе должны еще быть!
Почему такие мысли не приходят в голову мне? А маленькая девочка выдает их на-гора? Обидно даже…
— Место в сумках еще есть? — спросил я, сам тут же ответив первым. — У меня еще двадцать четыре ячейки. И еще в старый рюкзак какая-нибудь мелочь влезет.
— У меня одиннадцать, — ответила Сигизмундовна.
— Четыре, — недовольно буркнула Светка, которую мы грузили больше всех.
— Тридцать две, — радостно сообщила Птицына.
— Вот, значит, все и забьем нужными вещами. Еще хорошо бы что-то из одежды прихватить.
— А ребенок? — напомнила СтараяКошелка.
— Все равно сейчас и найдем! — уверенно сказал я.
Ребенок нашелся в столовой. Мальчик, лет трех-четырех, спал на скамейке у стены.
— Ээээ… — не понял я. — Почему мальчик? Или это, просто, девочка на пацана похожа?
— А ты не видишь, он не славянин, — покачала головой Сигизмундовна, сетуя на мою глупость. — Может, у него имя, которое значит «Надежда», только не на русском.
Мальчик же, начал ворочаться, потом открыл глаза и испуганно посмотрел на нас.
— Модар? — спросил он. — Ки модар? — потом с акцентом, глядя на нас, добавил: — Где мама?
— Это будет сложнее, чем с грудничком, — вздохнул я. Объяснять уже соображающему, но еще малопонимающему ребенку, что его «мама-модар» исчезла, причем навсегда, совсем не хотелось.