Каравай
Вы видели, щиток приоткрывая,в задумчивой и душной глубинеприщуренные глазки каравая,когда он сам с собой наедине?
Когда очнуться не хватает мочи,когда румяный край – под цвет зари…О чем он думает? О чем бормочет,ленивые глотая пузыри?
А в нем живут сгоревшие поленья,старанья мастериц и мастеров.Он, как последнее стихотворенье,и добр, и откровенен, и суров.
И задыхается на белом блюдеот радости рожденья своего…И кланяются караваю людии ломтики уносят от него.
«Разлюбила меня женщина и ушла не спеша…»
Разлюбила меня женщина и ушла не спеша.Кто знает, когда доведется опять с нею встретиться.А я-то предполагал, что земля – это шар…Не с кем мне было тогда посоветоваться.
Старый пиджак
Ж. Б.
Я много лет пиджак ношу.Давно потерся и не нов он.И я зову к себе портногои перешить пиджак прошу.
Я говорю ему шутя:«Перекроите всё иначе.Сулит мне новые удачиискусство кройки и шитья».
Я пошутил. А он пиджаксерьезно так перешивает,а сам-то все переживает:вдруг что не так. Такой чудак.
Одна забота наявув его усердье молчаливом,чтобы я выглядел счастливымв том пиджаке. Пока живу.
Он представляет это так:едва лишь я пиджак примерю —опять в твою любовь поверю…Как бы не так. Такой чудак.
«Мы стоим – крестами руки…»
О. Б.
Мы стоим – крестами руки —безутешны и горды,на окраине разлуки,у околицы беды,где, размеренный и липкий,неподкупен ход часов,и улыбки, как калитки,запираем на засов.Наступает час расплаты,подступает к горлу срок…Ненадежно мы распятына крестах своих дорог.
«Тьмою здесь все занавешено…»
Г. В.
Тьмою здесь все занавешенои тишина, как на дне…Ваше величество женщина,да неужели – ко мне?
Тусклое здесь электричество,с крыши сочится вода.Женщина, ваше величество,как вы решились сюда?
О, ваш приход – как пожарище.Дымно, и трудно дышать…Ну, заходите, пожалуйста.Что ж на пороге стоять?
Кто вы такая? Откуда вы?!Ах, я смешной человек…Просто вы дверь перепутали,улицу, город и век.
Старый дом
Дом предназначен на слом. Извините,если господствуют пыль в нем и мрак.Вы в колокольчик уже не звоните.Двери распахнуты. Можно и так.
Всё здесь в прошедшем, в минувшем и бывшем.Ночь неспроста тишину созвала.Серые мыши, печальные мышивсе до единой ушли со двора.
Где-то теперь собралось их кочевье?Дом предназначен на слом. Но сквозь тьму,полно таинственного значенья,что-то еще шелестит по нему.
Мел осыпается. Ставенька стонет.Двери надеются на визит.И удивленно качается столик.И фотокарточка чья-то висит.
И, припорошенный душною пылью,помня еще о величье своем,дом шевелит пожелтевшие крыльястарых газет, поселившихся в нем.
Дом предназначен на слом. Значит, кромене улыбнется ему ничего.Что ж мы с тобой позабыли в том доме?Или не все унесли из него?
Может быть, это ошибка? А еслиэто ошибка? А если – она?..Ну-ка, гурьбой соберемся в подъезде,где, замирая, звенит тишина!
Ну-ка, взбежим по ступенькам знакомым!Ну-ка, для успокоенья душикрикнем, как прежде: «Вы дома?.. Вы дома?!»Двери распахнуты. И ни души.
Черный «мессер»
Вот уже который месяци уже который год прилетаетчерный «мессер» —спать спокойно не дает.
Он в окно мое влетает,он по комнате кружит,он как старый шмель рыдает,мухой пойманной жужжит.
Грустный летчик как курортник…Его темные очкиприкрывают, как намордник,его томные зрачки.
Каждый вечер, каждый вечеру меня штурвал в руке,я лечу к нему навстречув довоенном «ястребке».
Каждый вечер в лунном свететоржествует мощь моя:я, наверное, бессмертен —он сдается, а не я.
Он пробоинами мечен,он сгорает, подожжен,но приходит новый вечер,и опять кружится он.
~ 10 ~