А он швырял в «Пекине» сотни,ему-то было все равно.А по нему Маруся сохнет,и это ей не все равно.
А он медузами питался,циркачке чтобы угодить.И соблазнить ее пытался,чтоб ей, конечно, угодить.
Не думал, что она обманет:ведь от любви беды не ждешь…Ах, Ваня, Ваня, что ж ты, Ваня?Ведь сам по проволке идешь!
«Нева Петровна, возле вас – всё львы…»
А. Шуб
Нева Петровна, возле вас – всё львы.Они вас охраняют молчаливо.Я с женщинами не бывал счастливым,вы – первая. Я чувствую, что – вы.
Послушайте, не ускоряйте бег,банальным славословьем вас не трону:ведь я не экскурсант, Нева Петровна,я просто одинокий человек.
Мы снова рядом. Как я к вам привык!Я всматриваюсь в ваших глаз глубины.Я знаю: вас великие любили,да вы не выбирали, кто велик.
Бывало, вы идете на проспект,не вслушиваясь в титулы и званья,а мраморные львы – рысцой за вамии ваших глаз запоминают свет.
И я, бывало, к тем глазам нагнусьи отражусь в их океане синемтаким счастливым, молодым и сильным…Так отчего, скажите, ваша грусть?
Пусть говорят, что прошлое не в счет.Но волны набегают, берег точат,и ваше платье цвета белой ночимне третий век забыться не дает.
«Мне нужно на кого-нибудь молиться…»
О. Батраковой
Мне нужно на кого-нибудь молиться.Подумайте, простому муравьювдруг захотелось в ноженьки валиться,поверить в очарованность свою!
И муравья тогда покой покинул,все показалось будничным ему,и муравей создал себе богинюпо образу и духу своему.
И в день седьмой, в какое-то мгновенье,она возникла из ночных огнейбез всякого небесного знаменья…Пальтишко было легкое на ней.
Все позабыв – и радости, и муки,он двери распахнул в свое жильеи целовал обветренные рукии старенькие туфельки ее.
И тени их качались на пороге,безмолвный разговор они вели,красивые и мудрые, как боги,и грустные, как жители земли.
Вобла
Холод войны немилосерд и точен.Ей равнодушия не занимать.
…Пятеро голодных сыновей и дочеки одна отчаянная мать.
И каждый из нас глядел в оба,как по синей клеенке столаслучайная одинокая воблак земле обетованной плыла,как мама руками теплымиза голову воблу брала,к телу гордому ее прикасалась,раздевала ее догола…Ах, какой красавицей вобла казалась!Ах, какою крошечной вобла была!Она клала на плаху буйную голову,и летели из-под рукинавстречу нашему голодучешуи пахучие медяки.
А когда-то кружек звон,как звон наковален, как колоколов перелив…Знатоки ее по пивным смаковали,королевою снеди пивной нарекли.
…Пятеро голодных сыновей и дочек.Удар ножа горяч как огонь.Вобла ложилась кусочек в кусочек —по сухому кусочку в сухую ладонь.Нас покачивало военным ветром,и, наверное, потомуплыла по клеенке счастливая жертванавстречу спасению моему.
«На белый бал берез не соберу…»
На белый бал берез не соберу.Холодный хор хвои хранит молчанье.Кукушки крик, как камешек отчаянья,все катится и катится в бору.
И все-таки я жду из тишины(как тот актер, который знает ценучужим словам, что он несет на сцену)каких-то слов, которым нет цены.
Ведь у надежд всегда счастливый цвет,надежный и таинственный немного,особенно, когда глядишь с порога,особенно, когда надежды нет.
Песенка о солдатских сапогах
Вы слышите: грохочут сапоги,и птицы ошалелые летят,и женщины глядят из-под руки?Вы поняли, куда они глядят?
Вы слышите: грохочет барабан?Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней…Уходит взвод в туман-туман-туман…А прошлое ясней-ясней-ясней.
А где же наше мужество, солдат,когда мы возвращаемся назад?Его, наверно, женщины крадути, как птенца, за пазуху кладут.
А где же наши женщины, дружок,когда вступаем мы на свой порог?Они встречают нас и вводят в дом,но в нашем доме пахнет воровством.
А мы рукой на прошлое: вранье!А мы с надеждой в будущее: свет!А по полям жиреет воронье,а по пятам война грохочет вслед.