— Вы, мальчишки, отвратительны, — пробормотала она. — А ты становишься похожим на Пола, он всегда так же смотрит…
— Нет, я не такой! — воскликнул я.
— А кто подглядывал за Мардж?
— Я… я не подглядывал, — сказал я краснея.
— Вот увидишь, я все расскажу маме!
Я подскочил к ней и схватил за руки.
— Только попробуй! — с дрожью в голосе произнес я.
— Убери руки, мне больно!
— Ты не расскажешь о… своих выдумках, — с угрозой процедил я.
Она подняла на меня свои расширившиеся от боли глаза, в которых нельзя было не увидеть и любопытства.
— Убери руки, дурак, — спокойно проговорила Мириам. — Хорошо, я ничего не скажу, но обязательно дам знать Мардж, что она была права, когда говорила, что ты наверное подсматриваешь за ней.
— Пусть опускает занавески, дура, — с торжеством произнес я и отпустил сестру. Да, я оказался прав: Марджори Энн давно знает, что я слежу за нею, но… занавесок не опускает. Отчего бы это?
Я застегнул рубашку и тщательно причесался перед зеркалом. Мои белокурые волосы казались еще светлее. Мама будет довольна. Заглянул под кровать и позвал Карру:
— Просыпайся, детка, пойдем гулять.
Услышав волшебное слово «гулять», собака мигом выбралась из-под кровати и потрусила вслед за мной. Из кухни доносился взволнованный мамин голос:
— Ты не знаешь эту Бесси. Ей обязательно что-нибудь да не понравится, ведь она считает, что одна разбирается в том, как надо проводить Бар Митцва. А уж ее Джоэль…
— Ну будет, Мери, — рассудительно ворчал отец. — Все пройдет как нельзя лучше. В конце концов, ты сама настояла на том, чтобы вся родня собралась у нас.
Я открыл дверь в кухню.
— Доброе утро. Что купить в магазине, мама?
— Как обычно, Дэнни. — Она едва взглянула на меня.
— Можно я куплю засахаренных каштанов, мама?
Она мигом оттаяла, вспомнив, что у меня сегодня праздник.
— Конечно, сынок. — С этими словами она сняла с полки над раковиной высокий фужер и достала из него доллар. — Сегодня у тебя великий день, сын!
Я взял зеленую бумажку и радостно вышел из кухни. На крыльце о чем-то шептались Мириам и Марджори Энн. Я гордо прошествовал мимо, но Мардж окликнула меня:
— Привет, Дэнни!
Я почувствовал, что краснею, и только кивнул головой. Но она не отстала:
— Дэнни, может быть, все-таки поздороваешься и пригласишь меня на свой праздник? Я обязательно приду.
— Только, пожалуйста, не делай мне одолжение, — грубо ответил я ей.
Она залилась счастливым смехом:
— Как ты разговариваешь, Дэнни! Ты же знаешь, что тебе меня будет не хватать… И потом, ты же станешь мужчиной. Так интересно посмотреть на тебя после этого.
Сердито отвернувшись, я свистнул Карре и поспешил в магазин.
В синагоге царил торжественно-таинственный полумрак. Меня пригласили на небольшой подиум рядом с трибуной, на которой лежала раскрытая Тора. Рядом стояли три почтенных старца в небольших черных шапочках. У меня на голове была такая же, только белого шелка. Ниже, у подножия подиума, стояли все мои родственники и выжидательно глядели на меня. Мириам подбадривающе улыбалась мне, я благодарно улыбнулся ей в ответ, потом медленно положил руку на Тору. Нервный спазм сдавил мне горло, пришлось откашляться. Вдруг меня охватила паника, и все слова, которые я должен был сейчас сказать, которые я зубрил столько месяцев, вылетели из моей головы. Тут же я услышал хриплый шепот святейшего Герцога: «Борошу эсс…» Ухватившись за подсказку, я уверенно продолжил: «Борух ата Адонай…» Мама с гордостью поглядывала на родственников. До меня начал доходить торжественный смысл древней молитвы, и я пожалел, что не очень-то задумывался над ним, когда разучивал ее слова. Я чувствовал, как на мои плечи ложится ответственность, а в душу приходит осознание принадлежности к древнему иудейскому племени. Еще вчера я был ребенком, сегодня я становился мужчиной. Я принимал эту ответственность, перед лицом своих близких и друзей я давал торжественную клятву до конца дней своих оставаться истинным евреем и свято блюсти заповеди Торы.
Последние фразы молитвы слетели с губ моих, и я оглядел собрание. Мама тихонько плакала, отец бесшумно сморкался в большой белый платок. Я сошел вниз — прямо в мамины объятия. Мне было очень неудобно, — ведь я уже стал мужчиной! — и я поторопился высвободиться из ее рук. Подошел отец, вручил маленький бумажный стаканчик и налил немного виски.