Читать онлайн "Надгробные речи. Монодии" - Аристид Элий - RuLit

Итак, солдаты уже были на судах, а он стоял, глядя в небо, и, как только получил некий знак, дал сигнал начальникам отрядов, а те — остальным, так тихо, как только было возможно. И они поплыли, а когда стали высаживаться, ближайшие из врагов их заметили и начали стрелять, однако на каковую крутизну не дерзнули бы взобраться и легковооруженные воины даже в мирное время, днем и в отсутствие обороны, на таковую взобрались гоплиты ночью, в то время как над головами у них были враги[744]. Как им сие удалось — на этот вопрос мы и теперь не могли бы ответить! Ибо скорее это было делом не людей, а какого-то бога, своими руками возносившего наверх каждого воина. Итак, едва лишь взобравшись, они завязали бой и тех, кто попадался им на пути, разили сплеча, а прочих, представ пред ними, как в дурном сне, убивали еще спящих[745]. И проснувшиеся имели лишь то преимущество перед спавшими, что сознавали свою жалкую участь, ибо не могли защититься от нападавших. И поскольку дело было темной ночью, удары мечей сыпались один за другим, доставаясь иные — людям, а иные — деревьям, о чем свидетельствовал стоящий повсюду треск, и со всех сторон раздавались вопли раненых, побиваемых, умирающих и молящих о пощаде. А наши воины шли вперед, сметая всё на своем пути, и вся земля была усеяна телами павших, так что было их там никак не меньше шести тысяч[746]. И если бы не медлили они возле мертвых, томимые жаждой наживы, а, бросившись к воротам, вышибли бы их или сломали, то овладели бы прославленным Ктесифоном[747]. Но они набросились на золото, серебро и коней погибших[748], а с наступлением дня принуждены были вступить в бой с всадниками, и те поначалу их теснили, но затем обратились в бегство, сбитые с толку каким-то воином, выскочившим из-за ограды. И когда остальное войско переправилось через реку и все в изумлении взирали на поле битвы, то участвовавшие в избиении врага омылись в реке, и воды Тигра окрасились кровью персов.

Пусть кто-нибудь подсчитает, сколько раз персы вторгались в нашу страну и сколько зла при этом они причинили, и пусть сравнит сей один поход с теми многими набегами, и он скоро поймет, что, хотя последние и гремели славой, наш был знаменит гораздо более, ибо враги не встречали никакого препятствия, а государь отважился выступить против всего вражьего воинства! Так что, если бы кто спросил персов, предпочли бы они не совершать того, что совершили, дабы не терпеть потом того, что претерпели, то все, начиная с их царя, ответили бы, что понесенный ими урон значительно превосходит тот, что причинили они нам. Всякий может в этом убедиться: ведь Констанций при вторжении персов ни разу не был принужден испрашивать у них мира, а персидский царь после упомянутых мною событий прислал послов просить о прекращении войны и о том, чтобы победители не шли дальше, а приняли бы его державу в свои друзья и союзники. Один из персидских сановников, посланный с этой целью их царем, явился к брату последнего[749] — а тот вместе с нами участвовал в походе против персов — и, обнимая его колени, просил передать нашему государю сие предложение. Тот же, обрадовавшись, поспешил к государю, как если бы нес добрые вести, и с улыбкой сообщил ему эту новость, ожидая за нее награды. Но государь велел ему молчать, посланника отослать без ответа, а общение с ним выдать за встречу с сородичем, ибо не считал он достойным делом прекращать войну, да и само слово «мир», по его мнению, развращало воина. Ведь кто убежден, что можно и не сражаться, хоть заставь его — будет сражаться плохо. Вот почему он позаботился о том, чтобы сладостное слово «договор» не слетело ни с чьих уст. Кто в этом случае не стал бы похваляться перед своими тем, сколько у него войска, и не созвал бы всех на сходку для произнесения речи? Но хотя его и склоняли к миру, он пошел к городской стене и стал кликать тех, кто за нею укрылся, говоря, что они, мол, поступают как женщины, а от мужского дела бегут. Когда же осажденные ответили, что пусть-де он разыщет их царя и перед ним явит свою доблесть, государь возгорелся желанием узреть Арбелу[750] и пройти по ней — с боем или без боя, чтобы вместе с победой Александра на том самом месте[751] славилась и его собственная победа.

И решил он идти дальше и завоевать все земли, какие только есть во владении персов, а начать с ближайшей, хотя никто и не явился ему на подмогу — ни наши отряды, ни отряды союзников:[752] последние — из-за измены вождя племени[753], а первые — решив, что им важнее поквитаться с врагами, ибо те, напав на них во время купания в Тигре, перестреляли, как говорят, много народу. А кроме того, ослаблению порядка в войске способствовало и соперничество военачальников, ибо, когда один намеревался идти вперед, другой, убеждая его остаться на месте, своим угождением тому добивался своего. Однако сие не ослабило рвения государя. И хотя корил он про себя тех, кто к нему не явился, но совершить помышлял всё то же, что и в случае их прибытия, простирая свои замыслы до Гиркании и индийских рек[754]. И когда уже войско устремилось к тем рубежам и одни уже выдвигались, а другие еще снаряжались, кто-то из богов изменил намерения государя, увещевая его, как и в стихе, помнить о возвращении[755]. Между тем суда, как и задумывалось ранее, были преданы огню: сие было лучше, чем оставлять их врагам[756]. Впрочем, так подобало поступить и в том случае, если бы не было принято поначалу иное решение, а сразу явилась бы мысль о возвращении. Ибо из-за сильного и быстрого течения Тигра, сносившего наши суда, требовалось большое количество рук и, чтобы тащить суда по воде, нужно было не меньше половины войска[757]. Сие же означает, что враги бы одолели сражавшихся, а следом и остальное войско сдалось бы без боя. Более того, огонь уничтожил всякое побуждение к малодушию. Ибо всякий, кто раньше, не желая трудиться и притворяясь больным, лежал и спал на корабле, теперь, с истреблением оных, оставался в боевом строю. А что наши при всём желании не смогли бы сохранить за собою столько кораблей, о том свидетельствует вот какое обстоятельство: ведь и имевшиеся суда, а таковых для наведения мостов было оставлено пятнадцать, удержать им было не под силу:[758] стремительное течение, с коим не могло совладать ни искусство матросов, ни труд многих рук, сносило суда вместе с бывшими на них людьми прямо в объятья врагов, так что, если кому и подобало пенять на убытки, причиненные сожжением кораблей, то единственно персидскому царю, — и, говорят, он не раз сокрушался по этому поводу.