Хотя Бьюкенен проявил государственную мудрость, понимая мотивы южан, и хотя он, возможно, лелеял практическую надежду, что созыв конституционного конвента нарушит график сецессионистов и тем самым даст юнионистам больше времени на организацию, его план был явно нереалистичным в некоторых других отношениях. Во-первых, то, что он рекомендовал, было не компромиссом, а принятием крайних требований пожирателей огня в отношении территорий; с точки зрения северян, это было скорее предложение о капитуляции, чем о переговорах. Кроме того, он утратил свое положение нейтрального арбитра, открыто встав на сторону Севера. По его словам, именно "длительное и яростное вмешательство северян в вопрос о рабстве в южных штатах" настраивало различные партии друг против друга. Кроме того, он тщетно пытался решить первостепенный юридический вопрос, связанный с угрозой воссоединения. Его вывод о том, что отделение не может быть ни законно осуществлено штатом, ни законно предотвращено федеральным правительством, хотя и аргументирован с большим умением, придает его аргументам схоластичность, которая значительно ослабляет их силу. "Редко, - заявил один редактор из Цинциннати, - мы знаем, чтобы столь сильные аргументы приводились к столь неубедительным и бессильным выводам".7
Как и большинство подобных документов, президентское послание было принято неоднозначно и с разным подходом, но голосов, выражающих безоговорочное одобрение, было крайне мало. Республиканцы сочли вдвойне возмутительным возложение вины за кризис на свою партию и неспособность встретить лицом к лицу угрозу воссоединения.8 Северные демократы, принадлежавшие к партии Дугласа, хотя и были искренне согласны с упреками в адрес антирабовладельческих агитаторов, были не менее недовольны очевидной беспечностью, с которой Бьюкенен рассматривал перспективу отделения.9 Однако послание не вызвало радости и у сторонников сецессии, поскольку оно признавало справедливость их жалоб, но затем объявляло их средства защиты незаконными и "ни больше, ни меньше, чем революцией". Кроме того, старательное отречение президента от полномочий по принуждению штата было несколько скомпрометировано его подтверждением клятвенной обязанности "заботиться о том, чтобы законы исполнялись добросовестно", насколько это было в его силах. Бдительные южане быстро уловили опасность: нет необходимости "принуждать" штат, если можно "обеспечить исполнение законов" для каждого его гражданина. С этим различием республиканцы легко смирились, и в 1864 году Шерман мог опустошить Джорджию, ни разу не принудив ее.10 Таким образом, в послании, которое явно было делом рук заядлого болвана, Бьюкенен, тем не менее, "сделал первый серьезный шаг к отчуждению Юга".11
Ежегодное послание и различные реакции на него лишь укрепили общее мнение о том, что от Белого дома можно ожидать мало предприимчивости и вдохновения, необходимых для спасения Союза. Когда до окончания срока его полномочий оставалось всего три месяца, Бьюкенен уже не пользовался уважением общественности и не мог контролировать свою потерпевшую поражение и разделенную партию. Его влияние на Капитолийском холме, столь ярко проявившееся во время Лекомптонского спора, теперь практически растаяло. Удерживать вместе свой собственный кабинет, не говоря уже о нации, казалось, было почти выше его сил. Он фактически утратил большую часть морального влияния и неформальных рычагов, составляющих основную часть президентской власти. В ближайшие недели он мог делать лишь то, что было в его власти, и исполнять обязанности главы исполнительной власти в том виде, в каком они были официально прописаны в Конституции. Конечно, даже эта ограниченная роль была крайне важна в сложившихся обстоятельствах. Решения президента чисто административного характера могли спровоцировать гражданскую войну или привести к необратимому согласию на отделение. Цель Бьюкенена, как выяснилось, заключалась в том, чтобы избежать обеих этих крайностей до тех пор, пока наступление 4 марта не освободит его от ответственности. Эта политика выжидания отражала его конституционные взгляды на кризис и не была простым перекладыванием вины на Линкольна; ведь фундаментальная проблема сецессии, по мнению Бьюкенена, находилась вне власти любого президента и могла быть решена только Конгрессом.12