– Мне надо набрать вес, – снова вздохнул я. – Сейчас еще яблочный пирог будет. На меду. Ужас.
Губы Тенаха дрогнули, но смех он мужественно сдержал.
– Так вот почему ты валяешься, не вставая!
– Да, но не только. Сила мне в этом бою не поможет, скорее помешает. Вот гибкость – другое дело. Да силы у меня и не будет.
– Ты все-таки не передумал?
– Нет, и не передумаю. Не будет мне удачи, если я принесу жертву. Я еще не успею закончить жертвоприношение, как зло овладеет мной.
– Пожалуй, ты прав, – признал Тенах. – Можно мне тоже пирога? Или ты собираешься съесть его в одиночку?
– Да ни в коем случае, – засмеялся я. – Благодетель ты мой!
Тенах и Ахатани ели пирог с удовольствием. Я им мрачно завидовал. Пирога было еще очень, очень много.
– Запей, легче будет, – Ахатани протянула мне кружку. Я скривился, но безропотно глотнул.
– О Боги, какое гнусное хлебово! – восхитился Тенах. – Что это?!
Я устало вздохнул – в который уже раз.
– Полынь, волчий след, черноцвет и корень дождь-травы. Для возбуждения аппетита, – слово «аппетит» я произнес с особым отвращением. – А также драконова трава, сорокажильник и еще какая-то гадость, чтоб не впустую есть, а вес набирать. Еще пирога, Тенах?
– Если можно, с собой, – ухмыльнулся Тенах. – Сил нет смотреть, как ты мучаешься.
Тенах отбыл с пирогом под мышкой, а я сидел в поперечном шпагате и обедал до ужина. Ужин мог заставить и мертвого ощутить голод. Но не меня. Все же я его съел. В жизни ничего труднее не делал.
– Все, – решительно сказал я при виде добавки. – Я должен спать, а не помирать. Бедные драконы. У меня скоро вырастет чешуя.
– Только огнем не плюйся, – улыбнулась Ахатани. – А то мне до утра придется чинить простыни.
Улыбка у нее вышла невеселая.
– Что случилось, зайчонок? – растерянно спросил я.
Ахатани отвернулась.
– Пойдем в дом, холодно становится, – тихо сказала она.
Я встал и последовал за ней. Она молча закрыла дверь, молча постелила мне постель. Я поймал ее, когда она собиралась выйти, и посадил рядом с собой.
– Ахатани, что случилось? Мне просто не по себе, когда ты такая грустная.
– Да? – без всякого выражения ответила она.
– Да.
Она молчала, и я не торопил ее.
– Я тебе нравлюсь? – неожиданно спросила она.
– Слов нет сказать, как нравишься, – искренне ответил я. Мне не стоило произносить эти слова, но она застала меня врасплох, и я даже подумать не успел, что следовало ответить по-другому.
– Но ты… – она смутилась. – Я хочу сказать… когда ты в первый день ко мне и не притронулся, я думала, ты просто жалеешь меня. Ждешь, пока я привыкну.
– Это правда, – подтвердил я.
– Но я привыкла, – твердо ответила Ахатани. – Сразу. И ты это отлично знаешь.
В голове моей лихорадочно носились мысли и среди них не было ни одной подходящей. Очень трудно думать на очень сытый желудок.
– Потом я думала, это из-за того, что ты должен сделать.
Я изумленно вытаращился на нее. Ей я о предстоящей битве не говорил ни слова.
– Тенах сказал, там будет опасно.
– Милое преуменьшение. Если жив останусь, непременно повешу Тенаха на его длинном языке, – пообещал я.
– Значит, там опасно.
– Да, – подтвердил я. – И мне надо набраться сил.
– Но я вижу, что силы ты не копишь, а тратишь. Не тренируешься и… и вообще. И все-таки ты избегаешь меня. Я не прошу ничего, я не хочу тебе навязываться, только…
Я поцеловал ее. Она мотнула головой, и поцелуй скользнул по ее виску.
– Не надо. Это очень грустно, что ты меня жалеешь.
– А жалость не такая плохая штука, – улыбнулся я. – Но ты ошибаешься. За что тебя жалеть? Разве ты косая, кривая, горбатая? Век такой красоты не видел.
(«И лучше бы и не видел совсем, – добавил я мысленно. – Мне было бы легче».)
– Я тебе мешаю? – почти беззвучно спросила она. Я в душе проклял свое легкомыслие, с которым я надеялся, что останусь ей чужим.
– Ты мне очень нужна, Атани. Очень. Но я не имею права.
– Почему?
– Да потому, что я могу умереть! – заорал я, доведенный до отчаянья ее кроткой настойчивостью. – Тенах мне все рассказал о теперешних брачных обычаях. Сроки вдовства теперь знаешь, какие?! Хотел бы я посмотреть на того обалдуя, который их устанавливал! Я бы ему то его орудие, которое ему все равно без пользы, живо в глотку заправил, пусть подавится! Если я умру или разведусь с тобой, ты десять лет не имеешь право выходить замуж! Десять! Ты хоть понимаешь, что это такое?! А если я с тобой не спал, очистительный срок три месяца, и ты свободна.
– Тебе так хочется, чтоб я овдовела и через три месяца вышла замуж? – спросила она каким-то странным голосом.
– Нет, – честно признался я. – Не хочу. Зубами скриплю от одной мысли. Но какое право я имею оставить тебя на десять лет одинокой и беззащитной? Вот если я вернусь…
Ахатани повернулась ко мне. Плечи ее дрожали, из глаз текли слезы, но губы ее улыбались.
– Ты уже вернулся, – сказала она, смеясь и плача, и обняла меня. И моя решимость воздержаться развеялась как дым. И ее любовь освятила мою силу.
Наутро я встал в очень уравновешенном расположении духа. Иначе и не скажешь. Ощущение счастья и прочего блаженства точно уравновешивалось сознанием вины. Так что когда Тенах явился с очередным докладом о невозможности поспеть к сроку, я его облаял так, как никого и никогда в жизни. Тенах ушел совершенно озверевший, и озверение равномерно распределилось по шеям горе-строителей. В полдень последнего дня Тенах сообщил мне, что дамба готова, и русло пустое.
– Хорошо бы оно еще высохнуть успело, – вместо благодарности я начал критиковать. – Ладно, обойдемся тем, что есть. Попробуем, во всяком случае.
Мне следовало проститься с Ахатани, как положено. И сказать что-нибудь подобающее Тенаху. Но у меня ничего не получалось. Все эти дни я мог ждать боя, ужасной гибели и вообще самого гнусного. Занятие, конечно, не из приятных. Но теперь я не мог даже ждать. Неотвратимое надвинулось.