Часть первая. Нагадайте мне счастья...
Подражание: Древним китайцам и их древним китайским стихотворениям...
Написано в соавторстве с София Чайка.
Нагадайте мне счастье, кукушки,
В летний вечер на глади реки...
Шепот листьев, рыданья лягушек,
Как и прежде, поют соловьи...
Вновь река, очищаясь до дна,
Унесет ли несчастья она?...
Часть вторая. Память прошлое бережно носит...
Или «Внук своего деда».
Новорожденный теленок умирал.
Лежал в белёном известкой деревянном станке – клетке, на теплом полу. Разбросал ноги и копытца в разные стороны.
Вставать не пытался. И шерстка по всей шкурке не завивалась задорными колечками, а сваливалась клочьями и выглядела тусклой.
Его ровесники, тоже телята, рожденные день назад, уже освоились в своих клетках – станках для новорожденных. Стояли на четырех копытцах, шевелили ушами, старались поймать подол платья или синего, рабочего халата и зажевать его или обсосать. Как уж получится...
А маленький больной теленок не шевелился и только лежал. Он трепыхнул маленьким ушком, в ответ на иглу шприца, получая укол с лекарством.
И пахло чем – то сладковатым и приторным. Запах пробивался сквозь густые запахи телятника и привкусы парного и полуперепретого молока от новорожденных телят, закрытых на первое время отдельно от остальных телят и коров, ради стерильности помещения, асептики и антисептики.
Быть может так пахла Смерть, которая выбрала маленького теленка. И не могла его с собой забрать. Мешали руки Отца, который лечил теленка.
Потом отец ругал санитарку, потому что опять был сухим дезбарьер, низкий ящик с опилками на входе в каждый телятник или коровник. Дезбарьер всегда должен был быть влажным.
Его пропитывали раствором каустической соды, веществом едким и разъедающим подметки любой обуви.
Поэтому санитарки и телятницы старались «забыть» обработку дезбарьера. И не поливали опилки дезинфицирующей жидкостью.
Теленка перевели в лечебный бокс для больных телят. Там запахи страдания или близкой смерти стали гуще.
Они пробивались сквозь резкие запахи дезинфектантов и лекарств. Но руки Отца работали, телята лекарства глотали в порошке, просыпанном им на язык. Или выпивали вместе с молоком из ведерка.
И некоторые больные телята выздоравливали. А Смерть или болезни отступали…
Мы долго ехали на бричке в летний лагерь. Стадо дойных коров паслось на берегу у речки Дымки. Во время обеденного удоя отец разрешал мне выпить кружку парного молока, специально надоенного руками доярки. И от здоровой коровы.
Парное молоко бывает только сладким. С пеной на половину кружки от тугих пенных струй, которые текут из вымени коровы, подчиняясь рукам доярки, которая вымя привычно выжимает. И тянет корову за соски́.
Вкус молока нельзя испортить ничем, даже мелкими точками мошкары, которая вьется над кружкой, тоже мечтая попробовать. Но попросить мошка не умеет.
И падает в кружку с молоком. И плавает в ней, потом тонет.
Но удовольствия от кружки парного молока, выпитой на свободе, среди коров, лошадей, летних изгородей – калд, никакая мошка испортить не может…
Отец развлекался со мной, как с маленькой забавной куклой. А я его любила…
Он был моим первым большим мужчиной. И это было счастьем идти с ним неведомо куда…
И приходить на его работу, на ферму…
Взрослые мужчины начинают меня побаиваться, если рассказываешь им историю.
Правдивую историю о технологии кастрации или о том, как подкастрировать порося. В середине рассказа вдруг смотришь ненароком «правильным» взглядом в район промежности. Мужчины начинают чувствовать себя неуютно...
Целый загон поросят волновался и ждал своей кастрации. Отец работал. Оперированные поросята удивленно взвизгивали, конвейером выходили из его рук.
И я, в то время пятилетний ребенок, работала рядом. Помогала. Смазывала йодом ранки из – под удаленных поросячьих яиц. И успевала расправлять поросятам изогнутые колечком хвостики.
Всегда спешила к отцу. И в пять лет, когда тяжело болела. А он, прискакавши с работы, верхом на лошади, бросал ее во дворе и торопился ко мне. Поил горькими лекарствами. И отгонял болезнь.
И в двадцать лет, когда подхвативши вирус гриппа, с температурой выше тридцати восьми градусов, после заваленного экзамена, не оставалась лечиться в общежитии, а спешила домой.