Как вы понимаете, в кастанедовской психоэнергетике точка сборки тождественна той метафорической конструкции, о которой было сказано выше. По сути, это не что иное как упорядоченное осознание, движимое некоторым намерением. Как уже было сказано, обычный человек избегает неведомого и непостижимого. Он живет в тонале, то есть в том описании мира, которое было создано нашим видом на протяжении нескольких тысячелетий. Все, выходящее за границы этого довольно скудного мира, кажется ему невообразимым, странным, сверхъестественным. Все незнакомое он с готовностью воспринимает как магию и волшебство.
Нетрудно представить, в каком небольшом пространстве жили индейцы до прихода Конкисты. Сегодня, среди высоких технологий и скоростного транспорта, нам кажется, что доступный мир стал значительно шире и насыщеннее, но это — только иллюзия. В определенном смысле мы стали жить в еще более ограниченном мире, чем наши предки. Ведь мы в значительной мере утратили свою чувствительность, способность по-настоящему видеть, слышать и осязать то, что нас окружает. Внимание и восприятие, которыми мы владели изначально, не расширились и не усилились. Они просто переместились в сферу ментального, туда, где торжествуют бесплодные абстракции, понятия и слова, за которыми нет ничего, кроме слов. Наш тональ в полной мере сохранил свою ригидность и по-прежнему желает одного — повторения привычного.
Трудно сказать, предвидели ли эту ситуацию древние индейцы. Но их учение о нагуале, о том неведомом, что может преобразить нашу сущность, оказалось сегодня весьма актуальным. Ибо, очистив учение древних толтеков от устаревших мифов и порой наивных предрассудков, мы находим здесь великий проект — проект человеческого преображения и обновления, обретения утраченной свежести чувств и новых перспектив развития.
Как Кастанеда, так и его последователи называют практику нагуализма магией. Согласно нагуалистскому мировоззрению, человек вообще изначально является «магическим существом», поскольку неминуемо имеет дело как с тоналем, так и с нагуалем. И независимо от того, осознает ли он свой непрерывный контакт с нагуалем, он обладает магической природой.
Специальная тренировка внимания и восприятия, из которой состоит практическая дисциплина нагуализма, превращает человека в полноценного мага. Следовательно, в контексте современного нагуализма надо верно понимать термин «магия». Ибо в оригинальном языке толтеков и ацтеков (языке нагуа — nahuatl) само понятие «магия» неразрывно связано с нагуалем. «Маг» (нагуалли) — тот, кто общается с нагуалем и благодаря этому общению может совершать необычные, чудесные вещи. То есть, он способен нарушать порядок, за соблюдением которого неусыпно следит тональ.
Все, что случается вопреки привычной каузальности (причинно- следственной связи), что нарушает законы, которые в мире тоналя кажутся нерушимыми, — имеет отношение к нагуалю, а потому в европейском понимании является «магией, волшебством, чудотворением». Иногда эти «чудеса» почти обыденны — вещий сон, дикий зверь, который не стал нападать на человека, неожиданное изменение характера близкого человека, иные «не вполне обычные вещи», которые для рационального ума могут быть обыденным стечением обстоятельств, — «знаки» месоамериканских шаманов, весьма напоминающие «синхронистичности» аналитической психологии Юнга, и т. д. и т. п.
Большая часть магических эффектов и влияний, о которых можно говорить в рамках современной нагуалистской практики, пребывает как бы «на границе между мирами». И это легко понять. Не только по той причине, что высшие реализации в данной практике требуют незаурядных усилий, терпения и таланта, но и в силу специфики восприятия постороннего наблюдателя, как правило, ригидного и сильно обусловленного. Там, где практикующий нагуалист замечает нарушения в пространственно-временной организации тонального мира по причине определенного воздействия энергии нагуаля, любопытная публика и академические антропологи видят только «странную активность в окружающей среде» либо стечение обстоятельств. Все это в лучшем случае они объясняют психологически — той же юнгианской синхронистичностью, либо в психосоциальном и социокультурном ракурсе — например, «реализацией обусловленных данной культурой самовнушений». Всякая «магия», за исключением редких случаев прямого нарушения физических или биологических законов нашего мира, рационализируется — ее помещают на склад относительно редких, но вполне понятных, интеллигибельных закономерностей в сфере отношений человека и мира.
Суть нагуалистской магии, которая состоит в специально усиленном и контролируемом осознании, в развитой чувствительности целостного физического и энергетического тела к ряду явлений, процессов и объектов, посылающих в область повседневного внимания крайне слабые, латентные сигналы, — суть эта остается скрытой, вытесненной. Значительную часть этого причудливого событийного поля внимания отразил в своих книгах Карлос Кастанеда. Мы не можем судить о фактической достоверности написанного им, но можем понять неизбежные трудности в интерпретации проявлений нагуалистской магии, ибо трудности вытекают из фундаментальных позиций этого мировоззрения и базовых постулатов нагуализма.
Мы можем различать хотя бы некоторый отблеск Непостижимого, если позволим себе выйти за границы обыденного. С этого и начинается практика нагуализма, которая требует остановить внутренний диалог. Если в ориентальных школах и духовных доктринах речь идет о «тишине ума», «внутреннее безмолвии», которое как бы очищает сознание ради приближения к чему-то высшему, то в нагуализме остановка внутреннего диалога — это попытка хоть на мгновение оторвать нагуаль (Реальность-вовне) от тоналя — механизма восприятия, интерпретации и реагирования. Таким образом, описание метода становится менее поэтичным, но более прагматичным. Ибо мы должны, наконец, осознать, что Реальность дана нашему восприятию в виде «этого мира» именно благодаря внутреннему диалогу.
Собственно, между этими двумя частями и происходит диалог: между нагуалем — источником множества осознаваемых и неосознаваемых сигналов, и тоналем — аппаратом опознания сигналов, хранилищем значений и смыслов, целей и ценностей, поведенческих стратегий, стереотипов и автоматизмов, ролей и масок — словом, всего «человеческого» и социального.
На первый взгляд, остановка внутреннего диалога — действие, во многом подобное целому ряду известных европейских психотехник и некоторым типам ориентальной медитации. Однако такой взгляд на нагуалистский прием достаточно поверхностен. Один из самых выдающихся практических психологов 20 века Фриц Перлз справедливо утверждал: «Теория, процедура и полученный результат неразрывно связаны друг с другом». В случае с нагуализмом не только теория заметно отличается от доктрин европейского или ориентального мистицизма, но и практическая процедура достижения остановки внутреннего диалога содержит специфические акценты.
Если мы теоретически понимаем остановку внутреннего диалога как остановку части аппарата интерпретации восприятия, то формулируем задачу психотехнической процедуры наиболее радикально и точно. Совершенно недостаточно просто остановить «внутреннюю речь» или вербальное мышление (то, что я называю «ментальным комментированием»). Нагуалист намеревается прервать грандиозный поток автоматизмов, обеспечивающих мнимую адекватность «описания мира» и внешней Реальности.
В чем же состоит это решительное действие? Субъект прекращает узнавать (опознавать) конструкции из поступающих сенсорных сигналов, теряет возможность интерпретации этих сигналов на основе присущего человеческому описанию «инвентарного списка» (паттернов, гештальтов, значений, смыслов и ценностей, внушенных человеку в период ранней социализации). И в этом отношении остановка внутренней речи, ментального комментирования — не более чем обязательное условие, начальная фаза психотехнической процедуры.