Окружающий нас мир вообще нередко оказывается весьма неуютным местом. Но когда ты мал ростом, он кажется тебе просто страшным. Всё больше тебя и особенно то, что враждебно тебе, и все эти подлецы вроде отца или Джефа и Эдда представляются прямо исполинами. И должно пройти немало времени, прежде чем ты поймёшь, что иногда маленький рост из недостатка превращается в преимущество, он позволяет тебе где-то пролезать, где-то прошмыгнуть незамеченным и быть в глазах окружающих совсем неопасным, безобидным карликом. Хотя рана всё-таки чуточку ноет.
За неимением другого, маленький рост и добродушное лицо — единственное оружие, которое дала мне природа. Остальное оружие я изготовил сам, чтобы как-то лавировать среди великанов как в смысле физическом, так и служебном, и преодолевать различные препятствия. Ведь есть препятствия, которые нельзя обойти и которые надо устранить раз и навсегда. Не обязательно из ненависти, а просто потому, что не можешь дальше продолжать свой путь. За что мне злиться на этого комара-проводника? Если бы всё зависело только от меня, я бы предоставил ему где-нибудь жужжать. Или лохматый с гитарой. Одним-двумя комарами больше — какая разница? Что касается меня, то раскаяние меня не будет мучить, ни до, ни после. В конце концов я не несу никакой ответственности ни за что. Именно этого никак не может понять моя секретарша. Тем и хороша наша система, что ты не несёшь никакой ответственности. И в этом наша сила.
Случается, конечно, когда что-то делаешь и по своей воле. Как, например, с чёрным генералом. Но это, представьте себе, моя дорогая, не мешает мне спать спокойно. Мой шеф мог мне приказать убрать этого генерала. А поскольку я завтра или послезавтра сам стану начальником, то, значит, я заранее воспользовался своими правами. И никаких угрызений совести я не чувствую. Ведь этот несостоявшийся полководец был страшным мошенником. А мошенников надо строго наказывать.
И за то, что случилось с той женщиной, которая лежит в соседнем купе, освещённом тусклым светом ночника, я тоже не несу никакой ответственности. Она тоже ни за что не отвечает, потому что так устроена, но я не господь Бог, и не я создал её и всё то, что отравляет нам жизнь и мешает нам, так что незачем ей кричать на меня.
И за то, что должно будет произойти, я тоже не несу ответственности. И если есть какой-то риск, то он есть для всех. В конце концов меня тоже могут вышвырнуть на помойку, как старую тряпку, и никто не заплачет, и никто даже не вспомнит обо мне и не заметит моего исчезновения. Я исчезну, словно никогда и не занимал места в пространстве, в этом мире чересчур много хищников, и не успеешь ты освободить место, как они займут его.
Всё это не означает, что я сдаюсь. Положительное в нашей профессии то, что ты учишься предвидеть худшее. И хорошо, что ты всегда один и не рассчитываешь на других.
Сейчас пока всё предвещает, что я снова выплыву. Выплыву и утру нос этой Элен, которая после того, как три года обманывала меня с другими по два раза в неделю, за исключением небольших перерывов на время ежемесячных женских недомоганий, теперь имеет наглость возмущаться тем, что я её обманывал. Утру ей нос. Вызову её к себе, прежде чем уехать в Париж или Рим, покажу ей свой новый дом, свожу в шикарный ресторан, проведу с ней оставшуюся часть ночи, а потом скажу: — Я вызвал тебя для того, чтобы решить вопрос о нашем разводе!..
А если меня заставят уйти в отставку… Ну, если я уйду в отставку, то пошлю ко всем чертям эту дочку лавочника. В конце концов, на этом свете столько мерзавок, что со всеми не расквитаешься. В любом случае не соглашусь, чтобы меня понизили до архивариуса в филиале нашей организации где-то в провинции. Удалюсь в какой-нибудь тихий городок, вроде того, где я жил, но только не в мой, там на каждом шагу меня будут подстерегать грустные воспоминания, и моя мать станет постоянно выпрашивать у меня деньги. Укроюсь в каком-нибудь городке, куплю себе домик с садом, если понадобится, буду ходить по воскресеньям в церковь. Зато буду окружён славой человека из секретных служб, и люди будут снимать шляпу при встрече со мной и немного побаиваться меня. А это самый верный, если не единственный признак настоящего уважения. Наполеон, может, и выглядел маленьким в ночной рубашке у постели Жозефины, но в пороховом дыму при Аустерлице он совсем не казался таким!..
* * *Поезд прибывает в обед. Андрей ждёт нас на площади в машине, и я первым делом отвожу Мэри в её девичью светлицу — квартиру, расположенную в мансарде посольства. Она в полной апатии, просто в полусонном состоянии, поскольку я приглушил её нервозность очередной дозой морфия. Приказываю боксёру на пенсии отвести секретаршу в её комнату, а сам иду к Бенету. Его нет на месте. Однако я не расположен сейчас отчитываться перед послом или болтать с душкой Адамсом и решаю съездить домой, принять ванну и отдохнуть.
Смыв усталость, выхожу на балкон, чтобы дать возможность глазам отдохнуть на зелени огромного парка. В этом городе дышится гораздо легче, чем в знойном Стамбуле.
И всё же это только видимость. Даже на ставшем уже привычным таком мирном маршруте от посольства до моего дома я чувствовал, что кто-то едет за нами. Может, это совпадение, но чёрная «волга» сопроводила меня до самого подъезда. Обычная протокольная вежливость, из-за которой я тем не менее побоялся хотя бы перемолвиться с Андреем парой слов на интересующую меня тему.
А может, этим соблюдением протокола я обязан как раз Андрею. Он, конечно, не знает ничего серьёзного, но того, что он знает и о чём может разболтать, вполне достаточно, чтобы отложить на неопределённое время операцию — скорее всего, до второго пришествия. Но если Андрей позволил себе вести двойную игру, то Бенету об этом, безусловно, известно. Может, у Бенета и нет воображения, но в своём деле он настоящий специалист.
Внизу на шоссе стоят два милиционера в коричневато-зелёной форме. Они просто сотрудники ГАИ, но холодок всё равно пробегает по моей спине. Нет, в Стамбуле, несмотря на жару, дышится легче.
Я возвращаюсь в посольство в пять часов. Прошу позвать ко мне Бенета и вхожу в свой большой мрачный кабинет. Мой помощник тут же является по первому зову и после обязательного рукопожатия замечает:
— Надеюсь, вы довольны поездкой…
— В общем — да… Операция была болезненной, но необходимой.
Я отодвигаю ящик и вместе с сигаретами достаю магнитофончик, чтобы вспомнить мелодию простенькой детской песенки.
— Вы пожертвовали обоими валетами? — спрашивает Бенет, мысли которого крутятся, очевидно, только вокруг карт.
— Пришлось…
— Хотя Господь сказал: «Не убий!».
— Господу было легко, — отвечаю я. — Сильный может позволить себе роскошь не убивать. Мы, однако, не настолько сильны.
Я бросаю взгляд на обшарпанную стену, словно для того, чтобы убедиться, что она всё ещё на месте.
— А что у вас новенького?
— Не знаю, ново ли это для вас, но я только что застал Мэри за странным занятием — она колола себе морфий!
— Да-а, — произношу я печально. — Она окончательно вышла из строя.
— Начинают с алкоголя, а кончают наркотиками, — назидательно добавляет Бенет, для которого, видимо, покер олицетворяет душевное здоровье.
— Наша профессия не для каждого, Бенет. Она не для слабых. Примите меры, чтобы немедленно отослать Мэри домой. Так что же у вас нового?
— Важная новость: вчера Боян впервые переночевал у дочери того…
— Т-сс! — прикладываю я палец к губам. — Тише, Бенет, не спугните птицу счастья!
Я откидываюсь на спинку стула и снова устремляю взгляд на стену.
— У меня такое впечатление, что стена перед нами трескается и мы вот-вот заглянем в святая святых врага, — произношу я почти мечтательно. — И потом любовь двух юных существ… это так мило… — И растроганный новостью и нежной мелодией детской песенки, я смущённо добавляю: — Знаете, Бенет, я и в самом деле ужасно сентиментальный и наивный человек…