— А кем ты хотела быть?
— Я на филологический хотела. Отделение русского языка и литературы. Нравится мне очень. В олимпиадах участвовала, готовилась, учила. Книги хотела писать.
За разговорами сварились морковь и яйца. Я помыла кастрюлю и начала собирать салат.
— Майонеза нет. Со сметаной будет. Как в СССР.
— Ну, и хорошо. Расскажи ещё что-нибудь, пожалуйста. Что угодно.
— Что рассказать... Да вот хоть смешное. Недавно. Анатомия. Учим моче-половую систему.
— Чью?
— Как водится в Аграрном университете, анатомия сельско-хозяйственных животных. Их моче-половая система нас и интересует. Преподаватель показывает и спрашивает: "Это — белочная оболочка семенника. Как будет по латыни?" Все молчат. Повторяет вопрос: "Как по латыни "белочная оболочка"?" Все молчат. Хлопают глазами, типа живые, и молчат. И лица такие... Олицетворение фразы: "Шо вы тарабаните? Дома никого нет." Снова повторяет вопрос. Реакция та же. "Хорошо! — говорит, — давайте кусками. "Белый" по латыни как? "Оболочка" по латыни как?" Все молчат. Она начинает помогать: "Так. Давайте вспоминать. "Белый"— Аль... Аль... Ааааль.." Молчат. Она опять своё, не теряя надежды: "Аааль... Альб... Альб... Да что ж вы тупые такие?! Альб! Альб! Ну, птицы такие морские есть! Белые!" На слове "птицы" у одногруппницы Нади включается мыслительный процесс и её озаряет воспоминанием названия морской птицы и она громко и радостно орёт: "Чайки!" Препод аж расплакалась! "Надя! Какие чайки?! При чём здесь проклятые чайки?!" А Надя ей: "Ну, вы ж сказали морские птицы.", "Я же сказала "альб"! Надя! Альбатросы! Потому что белые! И "белый" по латыни "albus"! И "белочная" — "albuginea"!!! И "оболочка" — "tunica"!!! И всё вместе — "tunica albuginea"!!!"
— Чайки! — смеялся Виктор Иванович, — Чайки! Даже я догадался, что альбатросы! Ещё!
— Извольте. Опять же анатомия. Череп. Препод тычет указкой в дырку и вопрошает: "Что это за отверстие?", ожидая в ответ название по-русски, по-латыни, а так же, какие нервы и сосуды проходят через него. Поднимает меня, а я, что называется, в душе не гребу, что это такое. Врагу не сдаётся наш гордый "Варяг" и я, прикинув местоположение дыры, начинаю на ходу придумывать названия, авось угадаю: "Подглазничное? Околовисочное? Верхнечелюстное? Околоушное? Надзубное? Околобровное?" И всё мимо! А он мне: "Садись. Два. Отверстие называется "foramen discipulus". Студенты проковыряли!"
— То есть, вообще такого не бывает? — хохотал Виктор Иванович.
— Не бывает. — пожала плечами я.
— А ты и не знала? — продолжал смеяться.
— А я и не знала. — согласилась я. — Откуда? В ночном клубе такого не рассказывают обычно.
Мы посмеялись с меня нерадивой студентки и снова чокнулись кружками.
Оливье нарезался, инвентарь кухонный помылся, духовку выключили и переместились на диван с тарелками и кружками.
— Как вкусно! — сказал Виктор Иванович, прожевав первую ложку салата. Вилок, кстати, в доме не нашлось. Обедали как на поминках — ложками.
— На здоровье! — ответила я.
Затрещала рация.
— Как вы там? — спросил Сергей.
— Обедаем! — ответили повеселевшим дуэтом.
— Я б тоже не отказался. Но я тут немного задержусь. Ночью приеду. Вызвали спасателей. Ждём.
— А что случилось-то? Все живы?
— Живы. Потом расскажу. Приятного аппетита! — пожелал Сергей и отключился.
Пообедали, помыли посуду, навели порядок на кухне, подкинули дров в камин. Виктор Иванович выдал мне плед и мы уютненько угнездились на диване с кружками и закусью.
— Занимался штангой. — рассказывал Виктор Иванович. — И ездили на соревнования. Я всегда возил с собой свои гири. По 16 килограмм каждая, для утренней зарядки. Мне сделали специальный чемодан, чтобы выдерживал этот вес. И вот я ставил чемодан посреди зала в вокзале, а сам спокойно отходил по своим делам. Смотрю, бежит паренёк, хватает чемодан и с размаху валится на спину! Попробуй сходу поднять 35 килограмм!
— А если ещё и не знаешь! — хохотала я.
— Там же, на соревнованиях, с Маратом познакомился. Знаешь Марата? — заглянул мне в лицо.
— Да. — кивнула я.
— Своя. Без сомнений. Сколько тебе лет, Юленька?
— Восемнадцать.
— Ох, Серёга... — заулыбался Виктор Иванович. — Ты поёшь?
— Ой, нет. У меня ни слуха, ни голоса. Когда я начинаю петь, всё живое в радиусе нескольких километров разбегается кто куда, спасая уХи и разум.