– Кеннеди! – неуверенно зовет он и подходит к дому, но не слишком близко.
Я не отвечаю, а он стоит, раскачиваясь на пятках. Потом робко делает шаг вперед, отступает, бросает взгляд на небо, разворачивается. И останавливается.
– Эй! – кричит он, вновь повернувшись к дому. – Я видел свет. И велик твой видел. Я знаю, что ты внутри. – Переминается с ноги на ногу. – Я просто подожду, пока ты выйдешь.
Но он не станет ждать. И войти не решится. Он даже во двор ни разу не заходил. Целую вечность Марко маячит перед гаражом. Стоит перед воротами, сидит на грязной земле, снова стоит. Наконец, не выдерживает.
– Кен-не-ди! – зовет он протяжно, по слогам, задрав голову к небу, будто волк, воющий на луну, и у меня проскакивает мысль, что он пьян. Другие голоса смолкают. – Прости, – добавляет он. Ну, теперь сомнений не остается: пьян. Его извинения опоздали на полгода.
Тряхнув головой, Марко уходит к голосам. Я смотрю на часы. Семь минут. Да просто титанические усилия!
Еще час я жду, пока наступит тишина. В отличие от Марко, я умею ждать. Я привыкла к ожиданию, а что уж говорить об Элиоте – он само воплощение ожидания. «На все нужно время, Кеннеди, – любил повторять он, терпеливо возясь с проводами на спутниковой тарелке, создавая из нее прибор, который позволит слушать пустоту. – На все стоящее».
Убедившись, что все ушли, я тихонько вылезаю из окна и иду к обсерватории. Тарелка установлена посреди заброшенного участка земли, а кабель от нее тянется к сараю, который был конюшней, пока Элиот не переоборудовал его. Теперь внутри стоит старенький компьютер с несколькими мониторами – пульт для участия в программе поиска внеземного разума, так называемой ППВР. Здесь все работает и будет работать, пока не отключат электричество, а я уж позабочусь, чтобы риелторша до этого места не добралась.
Я загружаю на флешку данные за последние несколько дней и просматриваю, не попадутся ли следы радиосигнала, посланного разумной жизнью за пределами нашей цивилизации. Все выходные я буду проверять их, как детектор лжи, выискивая мельчайшие колебания, которые породят лишь новые вопросы: это послание инопланетян или просто фоновый шум? Попытка связаться с нами или всего лишь игра световой волны? Я буду наносить на карту координаты, сидеть на форумах ППВР, маркировать каждый показатель, как учил меня Элиот.
Сканирование обычно направлено лишь на какой-то крохотный участок Вселенной. Но оно захватывает, заставляет строить догадки, вслушиваясь в сигнал. Ничего удивительного, что, как правило, результаты сканирования ничего не показывают. Но Элиот уверен: есть что-то еще. Мы ведь здесь новички. Люди – новички. Земле четыре с половиной миллиарда лет, а Вселенной – почти четырнадцать. Современный человек появился на Земле двести тысяч лет назад. Вполне достаточно, чтобы где-нибудь во Вселенной успела завестись разумная жизнь. Шансов много.
«Скукота», – вот такая была у меня реакция, когда Элиот летом впервые позволил мне сесть рядом с ним за пультом. Мы только переехали в этот город, и друзей я еще не завела. Так что зависать со старшим братом было лучше, чем ничего, хотя это не мешало мне жаловаться.
«В этом вся суть, – ответил он: на лице играли блики от мониторов, а кончики пальцев бегали по строчкам с частотами, будто он пытался запомнить их наизусть. – Двести тысяч лет. Четырнадцать миллиардов лет. Элементарная математика. А ты говоришь – пустота-скукота». Мне же на экране виделась только череда пиков и ровных участков сигнала – ничего особенного, ничего осмысленного. А Элиот, он всегда находил интересное в том, что для остальных не значило ничего. Его будоражило собственное воображение: он представлял себе мир, который, возможно, где-то существует.
Пора бы возвращаться к Джо, но на меня вдруг навалилась дикая усталость. В конце концов, сегодня выходной, значит, Джо будет спать допоздна. Успокоив себя, я вновь забираюсь через окно в комнату Элиота, на ощупь прокладываю путь через гостиную к маминой спальне, ложусь в ее постель и, закрыв глаза, слушаю пустой дом.
Элиот, конечно, был прав – теперь-то мне это понятно. Существует нечто большее. Марко, явившийся среди ночи. Пустой дом. Безграничное небо. Не может быть, чтобы вот этим все ограничивалось. Не может быть, чтобы ничего другого не существовало.
2
Нолан
Я мог бы рассказать вам с десяток историй о государственном парке Фридом Бэттлграунд, в основном про призраков, да парочку легенд, но только одна из них имеет значение.
Дело было так. Семнадцатилетний Лайам Чандлер решает побегать с собакой по лесу, пока вся семья веселится на пикнике на поляне, где болтаются качели из покрышек и сдают в аренду мангалы. А его младшего брата посещает плохое предчувствие. Такое, знаете, от которого мурашки по спине и волосы на голове шевелятся. Все потому, что брату накануне ночью приснился сон, благополучно стерся из памяти и вспомнился только тогда, когда стало слишком поздно. Из тех, в которых бежишь как в замедленной съемке, бежишь изо всех сил, а на самом деле не можешь сдвинуться с места. Кричишь – нет, орешь во всю глотку, а не получается произнести ни звука. Так вот, он пытался выкрикнуть имя брата. Лайам! Но проснулся утром с застрявшим в горле криком. Вернее, его разбудила мама – пора было собираться на пикник. Он увидел солнечный свет за окном, вздохнул – и тут же забыл про кошмар.