Когда температура в долине Коачелла поднимается слишком высоко, можно уехать от жары вторы Сан-Хасинто на канатной дороге или сесть в машину и помчаться по автостраде мимо полей знаменитых гигантских белых ветряков, лениво взбивающих насыщенный озоном воздух, плывущий по долине от самого Лос-Анджелеса. Озон обычно сопровождался предупреждениями о качестве воздуха и как минимум головной болью. Если это недостаточно впечатляет, то всего в нескольких милях от города, где-то глубоко в недрах, таятся разломы Сан-Андреас и Уокер-Лэйн. В прошлом тут случались довольно сильные землетрясения, но все ждали, когда тряхнет по-настоящему.
Давай посильнее.
Как всегда, с замиранием сердца, Рени свернула у знака «стоп» и покатила по широкой ровной улице к тупику, где стоял дом ее детства. Дом, построенный в пятидесятые годы, являл собой классический образец местной архитектуры: белые шлакобетонные блоки, двускатная крыша и гигантские пальмы вокруг. Прекрасный пример сочетания модернизма середины века с «пустынным модерном». В последние годы его даже включали в экскурсии по городским домам, чем мать очень гордилась. Рени подозревала, что людям просто интересно посмотреть на дом Убийцы Внутренней Империи.
Она не предупредила мать о своем приезде, и, стоило ей войти и бросить сумку на низкую кушетку, Розалинда Фишер начала свой очистительный ритуал, как они обе стали это называть.
Рени не сразу осознала, что в ее состоянии, которое в конце концов диагностировали как сложную травму, запахи играют роль триггеров. Запах дома всегда обрушивался на нее как удар, сколько бы она ни готовилась к этому и сколько бы ни прошло времени. Пусть стены давно перекрасили, пусть семейных фото нигде не осталось, пусть она прожила здесь еще несколько лет после ареста Бенджамина. Стоило ей уехать — неважно на сколько, — возвращение каждый раз вызывало нервную реакцию, так что руки сжимались в кулаки и ногти вдавливали кровавые полумесяцы в ладони.
Даже сейчас, после стольких лет, пока ее мать хлопотливо зажигала свечи и включала распылитель эфирных масел, Рени обоняла свое мрачное — как выяснилось потом — детство. Место, где в одно мгновение перевернулась жизнь, а реальность вывернулась наизнанку, невозможно скрыть, закрасить, замаскировать предметами искусства или приторным ароматом миллиона свечей. Свечи и картины просто сливались с прошлым в одно целое.
Мать в узких черных брюках и крахмальной белой блузке без рукавов с тщательно уложенным воротничком, нечто среднее между Одри Хепберн и Салли Филд, позвякивая золотым браслетом, выбежала из комнаты с баллончиком освежителя воздуха и принялась распылять его вокруг.
Это что-то новенькое.
Запахло чем-то вечнозеленым, и желудок Рени скрутило, но она успела справиться с дурнотой. Надо приучать себя сдерживать физические реакции — если удается затормозить их, унять, то угасает и эмоциональный всплеск.
Нет стоит говорить матери, что запах спрея ее раздражает. Рени скрывала свои переживания, а мать, с другой стороны, пыталась вытравить прошлое аэрозолями, маслами и свечками.
Всегда элегантная и ухоженная, с крашеными волосами без признаков седых корней, Розалинда Фишер занималась йогой и живописью, следила за питанием, занималась общественной и филантропической деятельностью, слыла покровительницей местных искусств и художников и принимала в своем доме женщин, нуждающихся в безопасности и ночлеге. Такова была ее мать.
— Что же ты не предупредила, что приезжаешь. — Она отставила аэрозоль и щелкнула термостатом, включая кондиционер, чтобы разогнать запах по всему дому. — Я бы проветрила дом как следует, зная твою чувствительность, эти твои головные боли.
Рени предпочитала объяснять свое состояние мигренью, а не воспоминаниями, вызываемыми запахами. Прошлое навсегда останется между ними, но по обоюдному молчаливому согласию они уже много лет не говорили об этом. Даже сейчас все казалось нереальным. Это всегда будет казаться нереальным. Но Рени предпочитала скрывать от матери свою душевную травму, отчасти потому, что Розалинда и сама достаточно пострадала, отчасти потому, что не хотела, чтобы та суетилась вокруг нее. Однако скорое свидание с отцом остро напоминало Рени о так и не заживших ранах.