Двуглавые птицы в конце концов сменились людьми с двумя головами.
— Не сводить ли ее к детскому психологу? — спросила мама однажды вечером, когда они сидели втроем в гостиной, облицованной деревянными панелями. Отец курил и проверял контрольные, а мама пила коктейль и перелистывала журнал мод, иногда придерживая страницу и спрашивая, нравится ли им одежда. Обычно это была худая дама в ярком платье.
— Я сам психолог, — ответил отец.
— Но ты не специализируешься на детях.
— Это нелепая мысль. Представляешь, что она может рассказать?
Дым от его сигареты вился в абажуре лампы. Он спросил Рени:
— Почему у всех твоих птиц и людей две головы?
— Не знаю. — Рени лежала на полу с цветными карандашами, рисуя целое семейство двуглавых птиц.
— Две головы лучше, чем одна, — сказал отец. И они с Розалиндой захохотали. Рени шутку не поняла.
Потом отец затушил сигарету и отодвинул стопку бумаг.
— Хочешь, помогу тебе нарисовать птицу, которая выглядит как настоящая? С одной головой и не такими пестрыми перьями, как у тебя?
Ей нравились двуглавые птицы, но ей нравилось и рисовать вдвоем, поэтому она согласилась и забралась к нему на колени.
— Восковой мелок — не мой инструмент, — сказал отец, — но я постараюсь.
Он начал с круга. Потом добавил клюв, несколько плавных линий, затем перья, глаза и лапы.
— Давай-ка раскрась, а потом попробуй сама.
Его птицы были совсем не такие забавные, как ее, и ей не хотелось копировать его рисунок.
— Я устала.
— По крайней мере попробуй, — сказал отец. — Ты ведь даже не попыталась.
Он не злился, но голос перестал быть ласковым.
— Если хочешь чему-то научиться, надо поработать.
Розалинда вздохнула.
Рени соскользнула с отцовских колен, улеглась на пол и постаралась сделать в точности то, что и он. Нарисовать птицу с одной головой.
— Так лучше, — сказал отец, когда она закончила. — Попробуй еще.
Розалинда снова вздохнула, уже громче. Бен незаметно подмигнул Рени. Иногда он говорил, что у Розалинды муравьишки в штанишках. Рени была совершенно уверена, если бы у нее в самом деле были муравьишки в штанишках, она бы скакала по всему дому.
Она нарисовала другую птицу, на этот раз очень стараясь. Получилось хуже, чем в первый раз.
— Не хочу больше рисовать птиц. — Она оттолкнула мелки. — Мне нравятся мои птицы.
Птицы ярких цветов и с крыльями не там, где надо. Птицы с двумя головами.
Мама отбросила журнал.
— Что за скучный вечер. Вы хоть понимаете, какие вы оба скучные?
— Может, чем-нибудь займемся? — спросил отец. — Сыграем в скребл, например?
— О боже. Я так от этого устала, — ответила Розалинда.
Он посмотрел на Рени.
— У тебя есть предложения?
Ей больше не нравилась игра, даже хотя папа уверял, что девушки, которые играют, актрисы. Как в реконструкции сражения, куда они однажды ходили, и в пьесах, которые она видела в колледже, где преподавал отец. Люди кричали, лилась кровь, но потом, когда все заканчивалось, они выходили и улыбались. Она знала, что еще маленькая и не совсем понимает некоторые вещи, как про муравьев. Но ей становилось грустно, когда любовь исчезала из папиного голоса. Ей хотелось ее вернуть, вернуть насовсем, и она подумала о том, что заставит обоих родителей улыбнуться.
— А можно сыграть в другую игру?
ГЛАВА 40
Стоя в спальне, Рени переворачивала страницы. Сколько точек. Тридцать? Больше?
Мать все знала. Возможно, даже руководила.
Она засунула книгу в задний карман джинсов и натянула на него край футболки. Чувствуя себя опустошенной и бесчувственной, она долго не могла сформулировать ни единой мысли.
— Рени? — снова окликнула мать снаружи.
Она оставила игру на кровати и вернулась в хижину. Внутри было темно, открытая дверь казалась порталом, ведущим в ослепительный свет, а за ней бешено, как набат, звенела подвеска. Она пыталась возродить детские воспоминания, точнее воспоминания о матери и ее роли в убийствах, но не могла. Они существовали, но вне досягаемости.
Подвеска все звенела.
И сердце ее оборвалось.
Но разум продолжал отвергать то, что было прямо перед нею. Снаружи мать поставила маленький деревянный столик между креслами. Откупорила две бутылки пива.