Страх за Габби заставил Рени заговорить.
— Не втягивай ее сюда. Она ничего не знает.
— Но может. Я там была в тот вечер. После нападения я пыталась уговорить ее сесть в машину, как добрая самаритянка, но она убежала.
Ее мать была в машине, и Морис. А Рени смогла все это вытеснить из памяти.
Розалинда молча читала, затем оторвалась от телефона и вернулась к своему рассказу. Казалось, она хотела, чтобы Рени узнала, как все было, будто гордилась этим. Теперь, когда Мориса не стало, ей не с кем было поделиться.
— Он сказал мне, что мертвая девушка лежит в багажнике, и хотел, чтобы я посмотрела на нее. Мы пошли в гараж, и она была там, закатанная в пластик. Когда я спросила его, что он собирается делать с телом, он сказал: «Отвезу в пустыню». Он сказал, что там ее никто не найдет, кроме койотов.
Она глубоко вздохнула.
— Я подумывала пойти в полицию. Правда. Это была чья-то дочь. Но я тоже чувствовала ответственность за то, что он сделал. И надо было сохранять репутацию. Я не могла признать себя соучастницей и не хотела, чтобы мир узнал, что я была женой убийцы. Так что мы встали рано утром и все втроем поехали в домик твоей бабушки. Ты оставалась внутри с нею, пока твой отец и я избавлялись от тела. Конечно, его мама ничего об этом не знала. Просто думала, что мы приехали походить по пустыне.
Она снова взглянула в телефон.
— Я хотела просто бросить ее где-нибудь, но это он предложил узнаваемые места. Не знаю почему. Может быть, считал, что так будет уважительнее. Может, думал, что нам когда-нибудь понадобится знать. Может, полагал, что в случае чего сможет меня припугнуть. Но так или иначе, мы выбрали красивое место. И, скажу тебе, рыть яму в пустыне нелегко. Я сказала, что оставлять пластик нельзя. Только тело. Так намного естественнее.
Она засунула телефон в карман рубашки.
— Это было весело. Извини, но это действительно было здорово. Прошли дни, потом недели. Мы читали в газете о пропавшей девушке, смотрели местные новости. Поглядывали друг на друга и хихикали. Но время прошло, и восторг погас, а люди перестали об этом говорить. Нам стало скучно, нас потянуло возобновить этот ажиотаж. Мы решили сделать это снова. Но никто из нас не хотел повредить тебе, милая. Это ведь именно я сказала ему, что надо прекратить тебя брать.
Боль лишила Рени способности к осмысленной реакции, но ей удалось спросить:
— Ты когда-нибудь сама убивала? — По какой-то причине она все еще хотела, чтобы Бен оказался менее виновен, хотя и знала, что это не так.
— Нет.
Вполне возможно, ложь.
— Морис?
— Он думал, что защищает нас, и действительно защищал. У Кармел Кортес могла быть информация, которая позволит выставить нас виновными. — Она показала на себя, потом на Рени. — Он много лет помогал нам. Тебе. Бену. Мне. Он не знал о степени нашей одержимости. Он любил тебя и любил нас. Знал только, что ты иногда просилась сыграть в игру, и мы делали это, чтобы порадовать тебя.
По крайней мере частичная ложь. Рени плотно зажмурила глаза, когда ее накрыла новая волна боли, потом заставила себя снова открыть их. Темнело.
— Я сказала ему, что он должен помочь нам защитить тебя.
— Ты его убила?
— Конечно, нет. Он был моим другом. Морис был тем, кого твой папа называл птичка-помощник.
Она имела в виду птиц, которые не размножаются, а вместо этого помогают другим в стае растить потомство.
— Это жестоко.
— Ты же знаешь отца. Ему во всем нужно было найти аналогии с птицами. При всем этом Бен был хорошим отцом.
— Как ты можешь говорить такое?
— Он заботился о тебе, когда я не могла. Он тебя хоть раз ударил? Шлепнул? Сексуально домогался? Нет.
— Он сделал меня наживкой.
— Тебе нравилось.
Она была слишком слаба, чтобы как следует разозлиться, и лишь прошептала:
— Я была слишком мала, чтобы понять, что происходит…
— Именно. После ареста твоего отца мне не хватало этого всего, но есть причина, почему среди убийц больше мужчин, чем женщин. У нас не хватает сил, чтобы избавиться от тела.
— У тебя был Морис.
— Временами он бывал несговорчив.
Возможно ли, что это ее мать была одержима? И это она вовлекла отца? Двое убийц с одинаковой манией — невероятное совпадение. Но такого человека, как отец, доброго и покладистого, можно было втянуть в эту практически секту, секту на двоих. Троих, если включить Мориса.
— Я здесь умру, — проговорила Рени, не чувствуя ничего, кроме безропотного облегчения.