Особенно бросалась в глаза невероятная худоба Ирмы, ее длинные ноги и красные руки с короткими ногтями. У матери были светловатые волосы и зеленовато-коричневые глаза. Впрочем, Ирма редко смотрела в лицо дочери. Вот на Амбер — другое дело. Мать всегда тепло улыбалась, когда та что-нибудь делала по дому. Сама Ирма трудилась не покладая рук. У нее не оставалось времени даже выпить чашку кофе или чая, и выглядела она крайне утомленной. По заведенному отцом правилу, нужно было ежедневно чистить ванную, включая пол, окно и стены. Пол на кухне мыли несколько раз в день. В понедельник все принимали ванну, во вторник гладили белье, в среду занимались выпечкой, в четверг меняли постельное белье и мыли окна. Пятница была днем генеральной уборки, в воскресенье скребли парадное крыльцо, протирали банки в подвале и посещали церковь. В редкие свободные минуты шили или ремонтировали что-либо по хозяйству. Отец не признавал ничегонеделания, считая это происками дьявола. В присутствии мужа Ирма всегда робела, выглядела крайне испуганной и говорила что-нибудь невпопад. Она беспрекословно подчинялась Георгу, безропотно перенося все невзгоды и неприятности.
Признаться, Руби хотелось проститься с матерью наедине, услышать от нее хотя бы одно доброе слово. Но, видно, не судьба. По крыльцу нервно расхаживал отец, сильный, мускулистый, длинноногий. Его рубашка была идеально выглажена. Окружающие считали Георга красавцем, Руби же находила отца просто безобразным, суровым и надменным. Лишь дважды она наблюдала, как теплели его холодные голубые глаза. Оба раза отец смотрел при этом на Грейс Лачери, их соседку, хотя и утверждали, будто эта особа — ученица самого дьявола. Мать презирала Грейс. Однако ничто не могла поколебать привязанности Руби к этой доброй женщине, которая называла ее «медовой конфеткой». Ей даже нравилось, когда Грейс болтала с Георгом. Она подслушивала эти разговоры, строя гримасы за спиной отца.
Был уже полдень, и Руби решилась наконец показаться родителям на глаза. Обежав вокруг сосны, она как ни в чем не бывало направилась к крыльцу.
— Ты припоздала, девочка, — сурово заметил отец.
Он никогда не называл ее по-другому: ни по имени, ни «дорогая» или «милая». Руби потупила взгляд, старательно изучая пол под ногами.
— Где ты была?
— Я ходила к бабушке попрощаться.
— Бабушка что-нибудь подарила тебе? — сузил лаза Георг.
Руби постаралась сделать невинное лицо. Она знала, что в свое время бабушка ничего не дала Амбер перед отъездом. Возможно, отец поверит, что Мэри так поступила и на этот раз.
— Нет. Бабушка дала мне лишь носовой платок, потому что я начала плакать.
Сердце Руби неистово колотилось в груди, но она не опустила глаза.
— Ты убрала свою комнату? — строго спросил отец.
— Да, еще утром.
— Ты захватила с собой Библию?
— Да, я упаковала ее вчера вечером.
Руби решила по дороге выбросить Библию. Если же Амбер будет так глупа и начнет спрашивать о книге, она соврет, что ее украли в поезде. Руби украдкой взглянула на мать, но та торопливо отвернулась.
— Немедленно тащи свои чемоданы, да не хлопай дверью. Я сейчас подам машину.
Проглотив подступивший к горлу комок, Руби поднялась в комнату, где обычно хранился всякий хлам, вытащила в коридор свои чемоданы и толкнула их ногой вниз по ступенькам. Они скатились с глухим стуком. Усмехнувшись, Руби спустилась следом по лестнице, затем вынесла чемоданы на парадное крыльцо. Отец еще не вернулся. Наконец-то выдался редкий случай остаться с матерью наедине, обрадовалась Руби. Ей так хотелось броситься к ней в объятия и заплакать, но она не решилась этого сделать. «Господи, я же твоя дочь. Должна же ты хоть чуточку любить меня, — в отчаянии думала Руби, не отрывая глаз от лица матери. — Поторопись же, мамочка, отец вот-вот появится здесь. Скажи же мне хоть одно словечко, подари хотя бы один взгляд. Умоляю тебя, а то будет слишком поздно!»
Однако ее мольбы не были услышаны. Ирма упорно молчала, и только когда к крыльцу подъехала машина, довольно громко, чтобы услышал Георг, произнесла:
— Думаю, скоро пойдет дождь.
— Сегодня не будет никакого дождя, — холодно возразил отец.
Испуганно заморгав глазами, мать взглянула на темно-серые облака и с готовностью поддакнула:
— Конечно, ты прав.
Руби понесла чемоданы к машине. Неужели мать так и не попрощается с ней?
— Скажи до свидания своей матери, девочка, — приказал Георг.
«Скажи до свидания своей матери, девочка», — не поворачиваясь, вполголоса передразнила Руби. В ту же секунду из-за угла выскочила Опал.
— Руби! Руби! Руби! — завопила сестра, что есть силы. — Я думала, уже не успею расцеловать тебя. Сестра Клементина разрешила мне уйти пораньше и велела передать тебе прощальный привет.
Георг молча влепил дочери пощечину. Глаза Опал наполнились слезами.
— Не плачь, не смей, — прошептала Руби, приблизившись к сестре. — Это как раз то, чего они добиваются, особенно он. Никогда не плачь перед ним. После моего отъезда сходи к бабушке. Она будет ждать тебя. Помоги ей раскатать тесто для пирога. А эту проклятую Библию я непременно оставлю в поезде. Вспомни об этом перед сном. Теперь поднимись на крыльцо, я помашу тебе из машины.
Руби в последний раз посмотрела на мать, но та демонстративно отвернулась от нее, тогда она помахала рукой Опал, которая изо всех сил сдерживала слезы.
«Почти свободна. Почти».
Спустя три часа Руби полностью освоилась в вагоне и даже решилась отправиться в туалет. Правда, ее несколько смущало, что другие пассажиры обратят на нее внимание, наверняка заметив и немодную одежду, и некрасивую прическу.
Минут пять она ломала голову над тем, как спустить воду, и, справившись с этим, довольно улыбнулась. Да, ей еще предстояло многому научиться. Господи, как можно быть такой невежественной и не знать многих вещей? А ведь в школе Руби считалась способной ученицей. Она быстрее всех писала диктанты, опережая даже свою наставницу, мисс Пайпес, и печатала без ошибок по шестьдесят слов в минуту.
Мисс Пайпес вообще утверждала, что Руби — самая лучшая и аккуратная из всех ее выпускниц, и всячески стремилась развивать у нее тягу к знаниям. Теперь же Руби придется самостоятельно постигать все премудрости жизни.
Вернувшись на место, она осмотрелась более внимательно, с удивлением обнаружив среди пассажиров цветных людей. В передней части вагона сидели несколько юношей одного с ней возраста, которые вели себя очень непринужденно: болтали, смеялись, подтрунивали друг над другом. Руби так хотелось присоединиться к ним, но она лишь поудобнее устроилась на своем сиденье, наблюдая за проносившимися за окном пейзажами. Ей казалось, что колеса поезда выстукивают одно слово: «Амбер, Амбер, Амбер».
Да, жизнь с сестрой не сулила ничего хорошего. Руби еще дома прочитала письмо Амбер и слышала разговор родителей об этом.
— Если она, Руби, не будет слушаться старшую сестру, то немедленно вернется домой и пойдет работать на фабрику, — заявил тогда отец и добавил: — Напиши Амбер: если ей не удастся удержать Руби в узде, я сам приеду в Вашингтон и привезу их обеих обратно в Барстоу.
В этом Руби нисколько не сомневалась, однако вовсе не собиралась ходить по струнке перед старшей сестрой. Один бог знает, как она ненавидела Амбер, и причин для этого было предостаточно. Ей исполнилось только пять лет, а сестре — восемь, когда та едва не утопила ее в пруду. Руби чуть не захлебнулась, но ее вовремя вытащил из воды более старший мальчик. В другой раз Амбер бросила Руби прямо на железнодорожных путях, убежав играть с друзьями в лапту. Но судьба сжалилась над девочкой. Какой-то пожилой горняк высвободил ее застрявшую между рельсами ногу, а дома Руби вдобавок наказали за разорванный башмак.
Девочка долго не понимала причин подобного отношения к ней, пока бабушка ей все не объяснила. Оказывается, Амбер просто-напросто не желала ни с кем делить любовь и привязанность родителей, претендуя на роль самого обожаемого ребенка в семье. Она утверждала, будто родилась ангелом с крыльями и ореолом вокруг головы и ее ожидает необычная судьба: возвращение на небо. Правда, крылья были повреждены во время путешествия на землю, но вместо них отросли руки.