А крест православный? Восьмиконечный? Как-то я не задумывался… Нету в этом мире девятиконечных звёзд или крестов. Девятиконечная звезда как символ Святого Духа — ещё не в ходу, португальский девятиконечный орден Непорочного Зачатия Девы Марии — ещё шесть с половиной веков… бахайский символ Наивеличайшего Имени… — Не надо руками хватать! Марана! Сама перекрестишь? Ты же языческая богиня — перестань из себя приходского попа корчить! Батюшка из тебя не получиться.
А теперь повторяем последовательность действий ещё восемь раз.
Девять делений в каждом вставлении, девять вставлений между крещениями, девять крещений до чаепития, девять чаепитий до изливания… Четыре уровня вложенности. — Мара, ну откуда я знаю — сколько их всего?! Я выше четвёртого уровня не проходил. Почему-почему… запасных жизней не хватало. По идее — и уровней должно быть девять. Но последний, похоже, охватывает бесконечность. Мироздание, вселенную. Конечную станцию этой… «железнодорожной ветки». Пункт назначения извращённых путейцев.
Мара, кто мне тут недавно нагло говорил: «теперь ты давай»? Я — «даю». А ты что, «проглотить» не можешь? Тоже мне: «я — Марана», «я — Марана». На что годна «богиня смерти», если не может проглотить такой маленький кусочек человеческой жизни?
Что значит «уже было хорошо»? Женщина может испытать до семи оргазмов непрерывно. У тебя всё ещё впереди.
«Вся жизнь впереди.
Разденься и жди».
Вижу: и разделась, и дождалась. Но это только первое чаепитие. Ты его не торопи. Он хоть и зомби, но тоже может со счёта сбиться. Кончил? Нет, я в смысле — досчитал? Тогда — чаепитие. Китайского чая на «Святой Руси» нет, поэтому попробуем кваском. Слез, размялся, ручками помахал, ножками подвигал, выпил чашечку… Пару глотков — много жидкости вредно. Подумал о вечном и о своём пути к нему, посчитал девять раз до 9, выравнивая мысли и успокаивая дыхание. Пошёл на второй круг. Как «сколько кругов»? Как в аду. Я же сказал — священное число 9. Вот единичку — открыжили.
Ну всё ребята, я пошёл. Вам этого непрерывного занятия ещё часа на четыре хватит. Главное — со счёта не сбиваться. А то придётся всё с начала начинать. И не забывайте думать о вечном. А потом мы ещё и «изменяемую геометрию крыла» попробуем. Я тебе потом объясню. Когда вот этого одного — хватать не будет.
Алгоритм изложен, дальше сами справитесь.
Мда, Ванёк, ну ты и… уелбантурил. Затрахает мой зомбяк «русскую смерть» по методике «китайских таможенников».
Сплошной сюр: недоделанный боевой волхв «играется» с кривой смертью-самозванкой под диктовку недо-боярыча — псевдо-даоса. Ни один из лейблов не соответствует заявленной сущности. Ну, кроме «играется». Но я-то в любом случае буду в выигрыше. Или эта… «пресекательница жизней» будет держаться от меня и моих людей подальше. И — сама, и — другим расскажет. Или… Или в моём «блуждающем дурдоме» будет пополнение. «За ним следовало до десяти тысяч всякой сволочи». Мне предстоит собрать из всяких… странных людей — команду. «Живая смерть» с лечебными функциями — очень даже вписывается. У меня-то нынче основной способ управления: «управление с помощью страха». Её присутствие в моей команде будет полезно.
– Глава 134
Нанять её за деньги — невозможно. Зачем деньги смерти? «Гроб — не мерседес, багажника не имеет» — постсоветская народная мудрость. Испугать… пробовал. «И смертью смерть испугав»… Не пугается. Какую-то фанатичную идею? Да она сама — такая идея! Фундаментальная. «Жизнь и смерть»… Причём не какого-то конкретного «Хоакина Мурьетты», а вообще — любого и каждого. А что в мире вообще, кроме этого, есть?!
А вот если ей это понравится… Или, хотя бы, просто интересно будет, любопытно… «Служба из любопытства»… «Нация эмигрантов» о таком не рассказывает. Может, это их «великая национальная тайна»? Не, не похоже. Скорее — это наша «великая национальная тайна». «А что будет если…?» — непрерывный вопрос в многострадальном отечестве. Но если я прав, то… иметь в хозяйстве собственную смерть… функционально. Хоть просто: «Чтоб перед глазами была».
Нет уж, не надо «из-за угла». Лучше — «лицом к лицу» или — «грудь в грудь»… Насчёт груди… Да и вообще, в тазике она выглядит… привлекательно. «По двору боярской усадьбы голая фигуристая „костлявая“ гонялась вприпрыжку за малолетним владетелем. Потрясая его своим бюстом»… Размечтался…
Так, а что я наблюдаю вот на этом дворе, на Гостимиловом подворье? Сплошной Лебедев-Кумач пополам с Дунаевским. В формате «Детей капитана Гранта»:
Что мы и имеем. «Кто весел — тот смеётся». Но — тайком. Тихое веселье. Такие… смешки за спиной: Рябиновские мужички у Гостимила за спиной над ним посмеиваются. И насчёт своих игр с его жёнкой, и насчёт его вчерашней ошибки. Как он отвернётся или отойдёт — бабёнку его прижимают. Тут пощупают, там потрогают. А чего «нет»? Она ж не кричит. Только ойкает да ахает. Отскакивает резко от каждого щипка-хлопка-прикосновения. Оглядывается так… удивлённо-недоуменно. Как блондинка в ЦУМе на проспекте Шота Руставели в Тбилиси.
А мужикам — в радость. Развлечение. Такой… вариант игры в жучка. Когда вокруг десяток шаловливых мужских ручонок, и все тянуться подержаться…
– Ну-ка, угадай — кто? Угадала? Призовая игра: лап-лап.
Гостимил походил по усадьбе, покрутил головой. Чувствует — что-то не так, а понять не может. Жена дёргается, но помалкивает, а эти… гребуны честными благородными глазками на него смотрят. И давятся от смеха. Наконец, он не выдержал — плюнул, пошёл спать, бессонная ночь сказывается. А жене — нельзя. По дому «всегда есть место подвигам», которые именно сейчас надо сделать. Двор-то подмести и на другое утро можно, а вот живность покормить или варево какое сготовить…
В любой артели по трудодням считать — у поварихи всегда больше всех получается. Что мужиков кормить, что сталь варить — непрерывное производство. В России доменные печи работают от войны до войны. А кухонные — и в войну работают. А возле печки — хозяйка. Каждый день, всю жизнь, без отпуска, выходных и выслуги лет. Не, я бы так не смог, я бы с тоски повесился. А они находят в этом смысл и удовольствие, всякие разности придумывают, друг перед другом хвастаются, книги читают, рецепты изобретают и собирают… «Работа на унитаз». Как писал Макаренко о Куряже: «сотни видневшихся над обрывом детских задниц были заняты перерабатыванием совцосовских миллионов в продукт, из которого уже ничего сделать нельзя». Там большая кухня была — на восемьсот едоков.
Вот уж точно: какое бы дело ежедневно ни делал — полюби его. Или — вешайся.
С другой стороны, с моей позиции промежуточного этапа между обеденным столом и нужником — хорошая стряпуха — это очень здорово. Одно из 3–4 настоящих удовольствий в жизни. А уж что может сделать плохая хозяйка со своей семьёй!.. Даже не по злобе, а так просто — по неумению да по лености… Ни один, даже самый изощрённый палач не может организовать человеку такие бесконечные муки мученические, как просто повариха. И это не только про желудок с кишечником. Чуть сдвинуть диету и наступает, например, «мерцающий идиотизм». С утра, вроде бы, чувствуешь себя человеком. Чего-то хочется, что-то получается. А после обеда — «боров откормленный». Пригоден только для «сала натопить». И, что самое скверное, это — начинает нравиться. А что делать, если жена вкусно готовит?
Всё-таки ресторан — «публичный дом для женщин»: место получения удовольствия от ощущения «не я это готовила, не мне посуду мыть». И для тех несчастных, кому с женой не повезло.
В одном из французских детективов пожилой полицейский инспектор обнаруживает женщину-убийцу. Она за три-четыре года доводит своего очередного мужа до смерти, просто потому, что вкусно готовит. И в очередной раз становится богатой вдовой. Собрав достаточно доказательств и неопровержимых улик, инспектор является к вдове и говорит: