Утром Галясов собрал вокруг себя тех, кому доверял, как себе, — Мыстепанова, Пономаренко, Рыбака.
— Ребята, нужно поговорить. Есть настроение меня слушать?
Рыбак торопливо заправлял в брюки остатки рубахи. Пономаренко расчесывался пятерней. Мыстепанов тихонько откашливался.
— Начинай, Александр Васильевич.
— Тут один вопрос. Как нам вести себя. Чтобы за нас не краснели дети, жены, отцы и матери, наши друзья. Чтобы нас в случае чего вспоминали добрым словом. Чтобы приблизить победу…
— Сами о том гутарили, — ответил Рыбак. — А ты ж наш командир. Как скажешь, так и зробим. Так, хлопцы?
Все согласно кивнули. У Галясова комок подкатил к горлу.
— Спасибо, Рыбак. Спасибо, товарищи… Так вот какое дело. Знайте: отряд не разбит. Наш отряд существует! Спокойно! Спокойно! Я не имею права вам сказать, кто и куда ушел, сколько нас осталось. Скажу одно: есть кому бить врага. И пускай фашисты знают об этом. Пускай в страхе просыпаются, в страхе жрут, в страхе выползают из домов, в страхе ходят по улицам, в страхе ложатся спать. А мы должны жить без страха. Чем меньше его будет у нас, тем больше его будет у гадов… А теперь слушайте мою просьбу. На допросах не отрицайте, что я — Галясов Александр Васильевич, начальник райотдела госбезопасности, заместитель командира партизанского отряда по разведке. На все вопросы о нашем отряде отвечайте смело, что лучше всех это знает Галясов.
Он был готов к тому, что просьба вызовет недоумение, растерянность, даже подозрения. По всем законам подполья ему следовало выдавать себя за другого, но кто же знал, что сложатся непредусмотренные обстоятельства…
— За кого ты нас считаешь, Василич?! — первым пришел в себя Рыбак. — Ты чего нас иудами делаешь? Меня еще Белоконь пытал, а этим гадам до того зверя далеко. Думаешь, не выдержу?
Раскрыть свой план? Опытный командир знал, какую силу духа у рядовых бойцов рождает полная осознанность действий… Рыбаку он бы открылся. И Мыстепанову, и Пономаренко. Но как поведут себя под пытками Горшкова, Андрюшка, подслеповатый бухгалтер? Потом не всех в этом подвале он хорошо знал. А вдруг здесь тот, кто выдал их отряд?
— Я ни в ком не сомневаюсь, Рыбак… Просто меня и так уже узнали. И про то, что я лучше других в курсе дела, тоже небось догадываются. Так какой вам смысл упорствовать в очевидном? Для другого силы поберегите… Убедил, дед?
Не очень, это Галясов видел. Но других аргументов у него не было. Как и другого выхода…
…Люц грел руки над закипающим самоваром, когда ввели Галясова — мокрого, дрожащего от холода.
— Через пять минут можно будет пить чай.
— Уже напился.
— ?!
— Воды в подвале. Я требую создать нам условия, положенные для военнопленных.
Люц вообще не терпел, чтобы зависимые от него люди что-то требовали. Но сейчас его заинтересовала наглость пленного. Что за ней стоит? Решил подразнить допрашиваемого. Произнес с участием в голосе:
— Я вам предлагаю другой вариант облегчения участи. Кардинальный. У вас могут быть условия жизни куда лучше, чем у ваших сообщников. Я говорил об этом вчера, повторяю и сегодня. От вас требуется всего несколько честных ответов.
— Слишком дешевая цена…
— Назовите свою, — молниеносно отреагировал Люц, всем своим видом высказывая готовность к переговорам с деловым человеком.
— Убирайтесь отсюда!
— Кто? — не понял Люц. — Я?!
— И ты, и вся твоя банда вместе с фюрером.
Люц через силу усмехнулся:
— Я слышал, что казаки упрямы. Но когда упрямость себе же во вред — это абсурд… Торопитесь, Галясов. Чай подходит.
Не сводя тяжелого взгляда с коменданта, Галясов твердо выговорил:
— Пей его сам. Да побыстрей. Может, больше не придется.
Комендант готов взорваться. Какую наглость он вынужден терпеть! Да этого энкавэдэшника… Нет, нельзя поддаваться эмоциям. Наглость может содержать важную информацию.