— Теперь вы можете понять, почему я так люблю приходить сюда и рисовать. Каждый день небо другое. Ежеминутно природа удивляет нас своей неповторимостью. — Она обратилась к Селестрии: — А, моя дорогая девочка! Ты сегодня прекрасно выглядишь.
— Спасибо, — ответила та, заметив эксцентричные туфли, выглядывавшие из-под длинного пурпурного платья миссис Халифакс. — Попугайчиково-зеленые! — воскликнула девушка со смехом.
— Мои любимые. Я надела их исключительно для миссис Уэйнбридж, — сказала она.
— Наверное, тебе следует связать свитер и для миссис Халифакс, Уэйни! — предложила Селестрия.
— Если мы побудем здесь подольше, я свяжу свитера для вас обеих, — ответила Уэйни.
— О, неужели?! — воскликнула миссис Халифакс. — Я бы не отказалась от свитера попугайчиково-зеленого цвета с добавлением пурпура, чтобы надевать к нему свои туфли.
— Я с большим удовольствием сделаю это, — выпалила миссис Уэйнбридж, чувствуя небольшое головокружение от выпитого вина.
Внимание Селестрии было приковано к Гайтано, который разговаривал с Хэмишем. Едва подняв глаза, она сразу же встретилась взглядом с молодым человеком, пристально смотревшим на нее. Она немедленно отвела глаза, метнув в его сторону самый надменный взор, на который только была способна, а затем сфокусировала все свое внимание на миссис Халифакс.
Фредерика подошла к мужу и зятю.
— Мы можем рассчитывать на твое приятное общество за обеденным столом? — спросила она Хэмиша.
Он отрицательно покачал головой.
— Я не останусь, — ответил он.
— Тебе не кажется, что ты ведешь себя немного по-ребячески?
— Я не обязан развлекать ваших гостей, — резко возразил он.
— Это наш семейный бизнес, а ты как-никак член семьи. Я бы хотела, чтобы ты хоть изредка появлялся за обеденным столом.
— Время от времени это и будет происходить, но не сегодня. У меня другие планы на вечер. — Он осушил бокал. — Увидимся завтра.
— Ты собираешься уйти, даже не поприветствовав Селестрию? — Фредерика была в гневе.
— Думаю, у нее нет ни малейшего желания встречаться со мной, Фредди. Как, впрочем, и у меня. — С этими словами он гордо зашагал мимо нее в кухню.
Селестрия сделала шаг назад, словно отброшенная в сторону внезапным порывом ветра, и взглянула на Фредерику и Гайтано, ожидая объяснений.
— Оставь его в покое, — сказал Гайтано своей жене.
— Он такой грубиян, — сердито произнесла она.
— Это пройдет.
— Я слышу это от тебя уже долгое время.
— А я никогда и не говорил, что это случится скоро.
— Ему следует взять себя в руки. — Фредерика понимала, что Селестрия заслуживает объяснений. — Пойдем поедим, — произнесла она, беря ее под руку. — Боюсь, мой зять перегибает палку со своим переменчивым настроением, — сказала она, когда они шли через кухню в столовую.
— Пожалуйста, не думайте, что вам нужно извиняться за его грубое поведение.
— Я понимаю, что такое поведение может обидеть кого угодно!
— Не волнуйтесь, я не из таких. Гайтано! — выкрикнула она. — Я бы хотела сесть рядом с вами, чтобы поговорить о книгах. Я чувствую, что нам еще многое надо обсудить.
— Я тоже так думаю, — согласился он, выдвигая ей стул. — Пока мы только прикоснулись к вершине айсберга.
Селестрия получала удовольствие от компании Гайтано. Докопаться до самой сути книги — вот то единственное, что могло сейчас отвлечь ее внимание от грубияна Хэмиша. Он не сдавался в своей решимости стать ее врагом. И за что?! За такой незначительный, на ее взгляд, проступок, просто за то, что она случайно позволила себе нарушить покой его погибшей жены.
Глава 22
Хэмиш сидел в баре Саверио, играя в скопу[3] со стариком Леопольдо, его сыном Манфредо и своим хорошим приятелем Виталино. Солнце уже село, дорога в сумерках была безмолвной, и только кое-где в поисках остатков пищи пробегали, как тени, случайные дворняги. Саверио склонился над чашечкой черного кофе, жалуясь паре сочувствующих друзей на угрюмый нрав своей жены и ее решительный отказ заниматься с ним любовью. Он мельком взглянул на Хэмиша. Его страдальческое лицо частично заслонил от взора Саверио веер из карт. Он делал вид, что изучает их, но в данный момент они интересовали молодого человека меньше всего. Саверио неожиданно почувствовал приступ вины — ему-то по крайней мере было на кого жаловаться.