Не сходя с места, заглянула под сиденье. Под водительским лежал обычный аварийный набор — маячки, фонарь, тросы. Из-под пассажирского сиденья она вытянула девичью полотняную теннисную туфлю желтого цвета — казалось, так и излучавшую игривость и сексуальность. Она положила ее рядом с собственной ногой. Слишком мала для нее. Изящная, нежная ножка. Тоненькая ступня на сексуально-тоненькой лодыжке. Туфля неношеная, совсем новая. Она почувствовала укол ревности, легкое раздражение. У Рэя явно был секс с той, которая потеряла эту штуку. Такие вещи сразу чувствуешь. Вот что он имел в виду, когда сказал про «признание». Может, она когда-то выставила его за порог. Но почему? Кто бросит такого мужика, как Рэй? — спрашивала она себя. Она вдруг вспомнила, как громко хватала воздух в постели, как ее руки стискивали простыни.
Ей безумно хотелось что-нибудь разузнать, что-нибудь сделать, и она погрузила руку под сиденье как можно дальше. Она нашарила контейнер. Открыла крышку. Внутри… что это — мертвое животное? Нет, волосы: густые, темные, курчавые. Какая мерзость! И еще там таилась записка. Она осторожно вытянула ее, стараясь не касаться волос. В записке было сказано:
Привет, Рэй-Ствол, я же говорил, что отправлю тебе свою бороду. Что ты сделал со своей? Я тут, в Мельбурне, катаюсь по волнам. Если хочешь, заезжай меня навестить. Я на связи, но от электронной почты отказался — она слишком быстрая. А мне надо малость замедлиться. Не терпится получить новое задание. А еще у меня какие-то непонятные головные боли от тех таблеток, которые они нас заставляли принимать. У меня внутри все плавится, как всегда после миссии. Больше всего на меня действуют эти маленькие тельца. Ты же меня понимаешь, я знаю, что понимаешь. Грустно было услышать про твоего отца. Я знаю, как ты его любишь. Не уверен, смогу ли еще продержаться. Буду пить и трахаться, чтобы достичь просветления. Может, ты справляешься лучше, чем я. А может, и нет. У меня уже толком не осталось никаких идей, я даже не уверен, настоящий ли я американец. Кто знает. Не могу себе представить, как стану возвращаться домой, это слишком уж дико. Если у тебя есть подходящие мыслишки, напиши. Дай мне знать, если получишь новое задание. Ну ладно, через час уже прилив.
Под неряшливо спутанными волосами обнаружилась фотография — двое мускулистых мужчин с длинными бородами. Рэй и еще один — видимо, З., тот, который написал это письмо. Сильно загорелые, в грязных футболках, позади — горы. Они военные? — предположила она. Но на снимке она не заметила никакого оружия. Она задержала взгляд на руках и плечах Рэя: видно было, какие они сильные. Ее пальцы помнили, какие они на ощупь.
Она вздрогнула: в кармане зазвонил телефон. Она сложила записку, сунула ее вместе с фотографией обратно в контейнер, а туфлю — под сиденье, словно звонящий мог ее увидеть. Это была ее мать — готовая к обычному разговору. Выбравшись из пикапа, женщина вернулась на кухню.
— Мама, можно я тебе перезвоню?
Но мама не разрешила. И началось. О том, как приходил доктор. Об отцовском артрите. На все это ушли еще десять минут ее жизни. Она поймала себя на том, что направляется в спальню, чтобы посмотреть на измятую постель. В простынях, казалось, еще оставался след Рэя. Но сам он исчез.
— По-моему, ты плачешь, — заметила ее мать. — Плачешь? Что случилось?
Она повесила трубку. Ну да, она плачет. Она встретила красавца прямо у себя в подъездной аллее, позволила ему целый час трахать ее до изнеможения, а потом, довольная, готовила ему ужин, и тут — что такое! — является банда каких-то китайских головорезов и выволакивает его из дома! Да у любой бы крыша поехала! Ясное дело, я буду плакать! В ящике кухонного стола она нашла фонарик. Может, у Рэя в пикапе лежит еще что-нибудь. Она подошла к кухонной двери и открыла ее.
Старый красный пикап исчез, словно его здесь никогда не было. Словно здесь никогда не было Рэя, словно он не был с ней… и она знала тем странным точным знанием, которое иногда всплывает откуда-то из глубины, — знала, что больше она его никогда не увидит.
Они ехали по Белт-парквей в сторону Манхэттена, придерживаясь плавных семидесяти миль в час, слева от них простиралась большая вода. Безмолвной громадиной как раз выходил из гавани один из огромных океанских лайнеров, бортовые иллюминаторы светились во мраке. Похоже, четверо китайцев, окружавших пленника, этого не замечали. Ему казалось, что они глубоко погружены в размышления, словно он был неодушевленным предметом, багажом, который они куда-то перевозят. Он велел себе расслабиться. Что они собираются сделать — убить его? Вряд ли. Во всем происходящем прослеживался лишь один след. Цзин Ли как-то сказала ему за ужином, что больше не будет с ним встречаться, ей очень жаль, но есть вещи, которые она не может объяснить. Да, она призналась, что это имеет отношение к ее брату Чену, тому самому, который жил в Шанхае и считал себя крупным бизнесменом. Она явно была встревожена. Потом Рэй попытался ей позвонить. Они ведь не ссорились. Он беспокоился за нее, проклинал себя, звонил еще несколько раз. Но — ничего, никакого общения, и так две недели. Достаточно долгий срок, чтобы решить: все действительно кончилось. Достаточно долгий срок, чтобы ощутить одиночество. Может быть, этим людям известно, почему Цзин Ли не отвечала на звонки. Как они его нашли? Видимо, они узнали, где находится отцовский дом, заставили отца сказать, где Рэй, отправились по этому адресу, увидели пикап, увидели свет в уютной женской кухне. Увидели Рэя, сидящего в этой кухне.
— Ребята, — произнес он. — Мне надо позвонить отцу, ничего?
Мужчины молча поглядели на него. Рэй вынул телефон.
— Он болен, и я должен проверить…
Один из мужчин сграбастал телефон и передал его другому, тому, что говорил с Рэем на кухне. Тот просмотрел список набранных номеров. Потом поднял глаза и сказал что-то про Цзин Ли.
— Да, ее номер тоже там есть, — сознался Рэй. — Я ей много звонил.
— Кому еще ты звонил? — спросил мужчина.
— Мало кому, — ответил Рэй. — Так что дай мне звякнуть отцу, приятель.
Ему ничего не ответили, и он призвал себя проявить терпение и не реагировать на происходящее слишком бурно: по всей видимости, это было что-то вроде похищения. Он надеялся, что его отец сумел нажать на кнопку электронного приборчика, заряженного шариками дилаудида — синтетического аналога морфия, только гораздо сильнее. В устройстве имелась трубочка, входящая непосредственно в руку отца и позволявшая регулярно, с заданными интервалами принимать определенные дозы препарата, но также позволявшая больному получать ограниченное количество внеплановых инъекций, когда боль становилась слишком сильной: теперь такие случаи участились. Рэй молился, чтобы его отец уже принял эти дополнительные дозы и отключился — спал и не знал о том, что Рэя нет рядом. Рэй сказал, что будет дома до девяти, но теперь он вряд ли уложится в срок. Когда Рэя не было рядом, отец начинал волноваться, беспокойно хватал руками одеяло, мучительно дергая головой, кивая в сторону двери. Рэю оставалось надеяться, что за тем, чтобы отцу было спокойно, проследит Глория, ночная сиделка, которая в своей жизни успела поухаживать за сотнями безнадежных пациентов. Больного устроили на специальной койке в гостиной — там больше места для оборудования и кресел для посетителей. Рэй оплачивал круглосуточную работу медсестер из хосписа, занимающихся частной практикой: десять тысяч долларов в неделю. Медицинской страховки полицейского не хватало. Шесть домов вместе потянули бы на пару миллионов. Так продай их. Все эти замены разбитых стекол, бесконечная покраска облупившихся спален, двадцать пять лет сражений с тупоумными жильцами, лопнувшими трубами, сломанными холодильниками… Теперь пришла пора расплаты. Его отец заслуживал самого лучшего. Рэй сходил в местный банк, где отец получал свои первые пособия, и объяснил ситуацию. Он обратит один из домов в наличные, и даже при еженедельных расходах в десять тысяч этих денег хватит на несколько месяцев. Речь шла о времени жизни его отца, и это время истекало.