Возможности Невидимок громадны. Я не пользовался ими. У Достоевского где-то написано: "Раз Бога нет, значит, все позволено". Я могу сказать: "Для Невидимок все позволено - и ничего не нужно". Вот так.
В день своего освобождения я не считал минут. Вернее, я начисто забыл, когда кончается мой срок. В тот день я сидел дома, угрюмо перелистывая книгу. В дверь позвонили.
Мне не звонил никто целый год. Я почти забыл, что это значит.
Но дверь я открыл. Там стояли представители закона. Они молча сорвали клеймо с моего лба.
- Привет, гражданин, - произнесли они.
- Привет, - хмуро ответил я.
- 11 мая 2105 года. Ваш срок истек. Вы снова член общества. Вы оплатили ваш долг.
- Спасибо.
- Пойдемте выпьем с нами.
- Не стоит.
- Это традиция. Идемте.
Я отправился с ними. Мой лоб казался мне страшно голым, а взглянув в зеркало, я увидел на лбу белое пятно. Меня отвели в ближайший бар и угостили синтетическим виски. Бармен улыбнулся мне. Сосед по стойке похлопал меня по плечу и спросил, на кого я ставлю в завтрашних самолетных гонках. Я сказал, что не имею о них понятия.
- Серьезно? А я "болею" за Калсо. Четыре против одного - у него потрясающий спурт.
- Простите, - ответил я.
- Он был в отъезде, - извинился за меня один из спутников.
Тон фразы был безошибочен. Сосед бросил взгляд на мой лоб и кивнул. Он тоже захотел угостить меня. Я согласился, хотя хмель уже ударил мне в голову. Я снова стал человеком. И был видим.
Во всяком случае, у меня не хватило духа оборвать его. Такое поведение могли подвести под статью о преступной гордости. Пятый рецидив грозил пятью годами невидимости. Я обучился смирению.
Возвращение к людям, конечно, сулило множество щекотливых ситуаций. Встреча со старыми друзьями, поддержание неловких разговоров, восстановление утерянных связей. Я целый год находился в ссылке в своем родном городе, и возвращение было нелегким.
Естественно, никто не вспоминал времена моего позора. Считалось, что мое несчастье относилось к разряду тех, о которых не принято вспоминать. И хоть это казалось мне ханжеством, я не спорил. Они, несомненно, старались щадить мои чувства. Разве кто-нибудь спросит больного раком, у которого вырезали желудок: "Говорят, вы были на волоске от смерти?" Разве кто-нибудь скажет человеку, чей престарелый отец заковылял в Дом Усыпления: "Но ведь он уже достаточно пожил, а?"
Нет. Конечно, нет.
Так вот, мое общение с окружающими стало несовершенным, появлялись пробелы. Слишком мало тем оставалось для разговоров, а умение вести общие беседы я утерял. Я мучительно привыкал к своему новому положению.
Но я стал настойчив, я уже не был столь заносчив и холоден, как до приговора. Я прошел суровую выучку, с меня сбили спесь.
Конечно, время от времени я встречал Невидимок. Их было невозможно избежать. Но я был отлично вышколен и отводил глаза, словно видел что-то омерзительное.
Шел четвертый месяц моего возвращения к людям, когда я получил последний урок. Я вернулся к своей прежней работе в архиве вблизи Ратуши. Однажды, когда я закончил рабочий день и шел к метро, чья-то рука вцепилась в мой локоть.
- Пожалуйста, - услышал я чей-то мягкий голос. - Обождите минуту. Не бойтесь.
Я испуганно обернулся. В нашем городе незнакомые люди не заговаривали друг с другом.
Это был Невидимка. Я узнал его - тот самый худощавый парень, с которым я заговорил полгода назад на пустынной улице. Он был изможден: глаза дико сверкали, волосы тронула седина. Тогда его срок, очевидно, только начинался. Теперь подходил к концу.
Он вцепился в мою руку. Я вздрогнул. Здесь было многолюдно. Самая людная площадь в городе. Я вырвал руку и отвернулся от него.
- Нет... Не уходите! - кричал он. - Пожалейте меня. Вы были в моем положении.
Я заколебался. Потом вспомнил, как кричал ему, как молил не отталкивать меня. Я вспомнил весь ужас своего одиночества.
Я сделал еще один шаг.
- Трус! - заорал он. - Заговори со мной! Я молю тебя! Заговори со мной, трус!
Это было слишком. Я не выдержал. Непрошенные слезы брызнули из моих глаз, я повернулся и протянул к нему руки. Я обхватил его за тонкую талию. Мое прикосновение, казалось, наэлектризовало его. Секундой позже я обнял его - мне хотелось, чтобы он поделился со мной своим горем.
Роботы-шпики приблизились, окружили нас. Его отшвырнули в сторону, меня забрали. Я вновь попал под суд - теперь уже не за гордость, а за преступную доброту. Возможно, они найдут смягчающие обстоятельства и отпустят меня, возможно - нет.
Мне все равно. Но, если меня осудят в этот раз, я буду носить свое клеймо как знак высшей доблести.