Как завороженная, следила Агнешка за осторожными движениями, изучающими ее, и чувствовала, как лихорадит ее, как страх, стыд и встречное желание обжигают ее щеки. Как бы ни грызла ее вина перед сестрой и самим Мареком, как бы неправильно все это ни было, а рукам его поддаться очень хотелось. Отдаться хотелось и забыться. И потому, когда Марек попытался расцепить ее кулачки и стянуть тонкую простынь, она не сопротивлялась. Дала обнажить покрытое мурашками свое тело и лишь сильнее задрожала под плотоядным мужским взглядом. Лишь приоткрылись ее губы, испуская тихий рваный вздох, когда коснулся Марек кожи одними только пальцами; когда, уже смелее, огладил выпуклые холмики; когда ладонью, с нажимом, прошелся по животику и обласкал внутреннюю часть бедер, едва не задевая занывшее, бесстыже засочившееся лоно…
Вопреки всему, прекрасное утро. Самое лучшее утро в ее жизни, несмотря ни на что – пусть потом будет стыдно, горько и отчаянно больно, пусть предстоит ей нелегкий разговор с родителями и сестрой, но сейчас, упиваясь лаской привороженного мужа, Агнешка понимала, что именно о таком она мечтала, разглядывая с Яринкой потолок. И вот мечта сбылась. Чужой, привороженный, Марек наползал на нее, пряча под собой от осуждающего мира, согревал человеческим теплом ее мертвую сущность, вторгался в нее, каждым движением выдалбливая, что она теперь его женщина – до одури желанная, единственная во всем мире.
Не знала она, как жаждал он в тот момент утолить непонятную скребущую на сердце тоску.
Чуть поодаль от шатра стоял джип Андрика.
Осунувшийся, постаревший за эту ночь мужчина, вцепившись в руль, ждал «молодоженов». Взгляд его, полный боли и ярости, беспомощности и отчаяния, скользил по перепачканной сажей ткани шатра и по остаткам разбросанного в людском гневе кострища; по лежащему на соседнем кресле платью дочери и контрастно спокойной на фоне ночной вакханалии тихой утренней речке.
Затонированные стекла от стыда не спасали. Смрад случившегося проник в салон и толстым слоем грязи лег на сердце. Сегодня ночью Андрик отвез в больницу мать Марека – инфаркт, сердце не выдержало увиденного на поляне, и неизвестно, выкарабкается она теперь или нет. Когда Андрик вернулся из города, узнал, что младшая дочь чуть не погибла, у чужих людей ночевала, пока старшая, не ведая стыда, с ее женихом кувыркалась.
И при всем при этом он вынужден сидеть и ждать, мириться со случившимся и делать вид, что ничего страшного не произошло, – так Агафья им с Асей велела, дабы не усугублять и без того непростую ситуацию. От такого расклада самому хотелось утопиться. А перед этим – надрать уши Агнешке и хорошенько проехаться по мордахе Марека. Но вместо этого он должен сейчас пойти и отдать Агнешке привезенное платье взамен ее вчера разорванной сорочке.
Сплюнув от досады, Андрик вышел из машины и направился к шатру. Там уже не спали – слышал он и возню, которую ни с чем не спутать, и аханья дочери-блудницы, и ее попискиванья. Не заглядывая внутрь, Андрик забросил в шатер платье и глухо позвал:
- Хватит уже. Одевайтесь, и в машину.
Возня в шатре тут же прекратилась, на мгновенье все замерло, и только перепуганный Агнешкин голосок жалобно, с надеждой и страхом, пропищал:
- Папа?!
- Бес тебе папа, - тихо ответил ей Андрик и вернулся к машине.
Они вышли через несколько минут. Как бы больно ни было смотреть на них Андрику, а все же посмотрел… На дочь свою бесстыжую. На парня, которому, похоже, и вовсе ни до чего дела нет. Агнешка в отцовы глаза посмотреть не решилась, к машине даже подойти побоялась – вышла из шатра и остановилась в нерешительности, до красных пятен сжимая худые плечики; а вот Марек смотрел прямо, без малейшего стыда. Только в глазах у него пустота застыла – словно душу вынули, а тело жить оставили.