– Инструктор, – оживает майор, – выйди, мне с лейтенантом один на один поговорить надо, – просит он. Инструктор смотрит на меня вопросительно. Майор для него не командир, я к этому приучил всех на заставе. Комендант, так тот просто дурел от этой моей выходки, когда приезжал на заставу с проверкой. Без моего одобрения он даже пообедать не мог. Повар тыкал в распорядок дня и дипломатично заявлял, что у него не готова пища.
Я киваю Чернышу, и он уходит. Перед дверью останавливается и говорит:
– Если ему хуже будет: я за дверью. – Дверь закрывается. Я слышу, как тяжело дышит майор. Сажусь перед ним на табурет и ставлю свой АКС между ног. Из второго магазина, на автомате, хищно выглядывают головки пуль с наконечниками, покрытыми красным лаком или краской. Вид патронов меня успокаивает. А вот лицо майора тревожит. Не так сильно, как выстрелы на левом, но беспокоит. Я вижу, как ему больно. Но что ж там у тебя, майор, такое важное, что ты терпишь, а санинструктора попросил выйти? А ведь он и время – это есть твоя последняя надежда, мужик.
– Лейтенант, тебя Зубков Олег зовут, правильно! – не спрашивает, а утверждает он. Я немного удивляюсь. И жду пояснений. Даже отмытое лицо этого человека, назвавшего себя майором, мне незнакомо.
– Я-то Зубков, а ты кто такой? Откуда взялся? – подтверждаю я и атакую его вопросами. Мне недосуг играть в секреты с пришлым, пусть даже и спасенным раненым. Меня тревожка и заслон дожидаются. И непонятки на левом серьезные.
– Не спеши, лейтенант, и не обижайся, – с трудом говорит раненый, – покажи документы, если не трудно? А? – просит он. – Ты ведь их в левом кармане носишь и номер офицерский. Очень тебя прошу, не откажи, лейтенант. Я же раненый, – убивает последним аргументом и своей наглостью перевязанный мужик. Я сначала сильно переживаю по этому поводу и еще пуще злюсь. Лицо мое наливается кровью от невысказанного мне прямо сомнения в моих словах. Со вздохом милосердия не к раненому, а к своему самолюбию и доброте я вынимаю офицерское удостоверение личности и даю в руку майору. Снимаю цепочку с шеи и держу так, чтоб он смог четко разглядеть номер на жетоне. Он начинает меня потихоньку напрягать, этот майор. Майор неуклюже листает мою офицерскую книжку одной рукой, сверяет фото с оригиналом, сидящим напротив, проверяет книжицу на подделку, сверяет даты, звание, названия, личный номер. Я закипаю внутри от такой откровенной проверки меня на вшивость и бдительность и уже хочу вежливо послать его на три веселые буквы, сославшись на занятость на моем левом, как Саид в фильме про «Белое солнце пустыни».
«Стреляли у меня на левом», – так и хочется сказать ему и уйти, матерясь сквозь зубы на свою славянскую любовь к ближнему.
– Извини, лейтенант, за мою проверку и недоверчивость, – говорит раненый и протягивает мне трясущейся рукой мое удостоверение личности, – не знаю, кому верить и служба у меня такая. Из окружной контрразведки я. Майор Бобко Геннадий Петрович. – Вот уж не было печали, так контрразведку черти подослали. – Ты, лейтенант, меня выслушай, а потом сам решай, не боец я теперь. Мне минут двадцать надо, чтоб тебе все рассказать. Ты тревожку не держи под окнами. Если обстановка позволяет, то поставь задачу своему заму – он у тебя парень бойкий, разберется. – Мной не командуют, но, подвесив мой интеллект на крючок любопытства, руководят и ведут к решению, которое нужно, но которое я приму как бы сам, теша свою командирскую гордость своей самостоятельностью. Я отправляю тревожку на левый «13–14» в секрет. Назначаю состав ТРГ на ночь из оставшихся солдат и усиливаю НП до трех человек.
– Боря, меня нет полчаса, – говорю я Цуприку и оставляю его старшим по нашему гарнизону.
Санинструктор озабоченно качает головой, ко-гда я снова вхожу в нашу санчасть, и выходит.
– Лейтенант, ты знаешь, что такое ГЛОНАСС? – ошарашивает меня вопросом майор. Я поджимаю губы и отвечаю:
– Система, аналогичная американскому Джи-Пи-Эс, только работает паршиво и никому на фиг не нужна. – Мой ответ, соответствующий общему мнению, вызывает улыбку у майора. Он хочет засмеяться от такого определения, но вместо этого кашляет. Каждый вдох и выдох для него проблема. Но ему смешно от моего поверхностного знания предмета, навеянного нашими же собственными СМИ.
– Правильно, Олег, – называет он меня по имени. – А откуда руководят группировкой из двадцати четырех выведенных на орбиту спутников, ты знаешь? – хитро щурится сквозь боль майор.
– Наверно, из терминала, центра управления или базы какой, – предполагаю я.
– Точно, – подтверждает мои варианты майор. – А где эти терминалы расположены, ты знаешь? – настораживает он меня вопросом.
– А должен? – вопросом на вопрос отвечаю я.
– А Кушак, такое название тебе знакомо? – с трудом интригует раненый.
«А то, туда дорога через нас идет. Там обсерватория на высоте три с половиной тысячи метров. Отсюда купола видно. Звезды смотрят астрофизики, астрономы и другие бездельники. На кой черт нам эта обсерватория сейчас?» – думаю я про себя и говорю:
– Не до высоких познаний. Нам бы ночь продержаться да день простоять, – снова вспоминаю я Гайдара и свою Украину.
– Нет, лейтенант. Это все так думают. А на самом деле там и расположен один из этих самых терминалов, куда я и ехал с проверкой, когда бомбу по нас засандалили. Соображаешь? – Я даже вспотел мгновенно. По коже побежал электрический ток предбоевого озноба, ноги сами подняли меня с табурета. – Соображаешь! – за меня ответил на свой вопрос контрразведчик с удовольствием и болью в голосе. И он продолжил: – Если туда добраться, то можно понять, кто сбросил на нас бомбы. Посмотреть обстановку на всей территории Земли и стран бывшего Союза. Связаться с любым выжившим бункером РВСН и дать целе-указание. Связаться просто с выжившими. Там стоит универсальная аппаратура, хоть с Белым домом можно говорить напрямую. И еще к-кое-что т-там стоит, – начал заикаться хранитель секретов государства Российского.
– Что ж ты молчал! – От обилия эмоций я захотел обнять и расцеловать этого особиста прямо в бинтах. На глаза сами вывернулись слезы и потекли двумя дорожками по щекам от такой информации. Но мне было по хрен, что я откровенно испускаю из себя эту субстанцию на виду у старшего по возрасту и званию. А вот какая-то другая часть мозга без эмоций начала считать дальше и задала ровным и бесстрастным голосом вопрос:
– И, если вы туда, товарищ майор, ехали проверять, то… – Я говорил в этот момент, как робот, у которого по щекам катятся слезы. Надежда точно умирает последней или не умирает никогда. Майор поднял руку и застонал от выполненного движения, останавливая мои готовые вырваться в виде озвученных слов мысли.
– Да, у меня все есть! Только мне очень надо туда добраться. Живым, – майор не договаривал, открыто и бессовестно хотел использовать меня и мои ресурсы.
– Мне надо подумать! – сказал я, а сам помыслил, что майор умный, так я не идиот. Скорее всего, за этот сыр в мышеловке я и мои солдаты заплатим своими жизнями.
– Лейтенант, ты не спеши. Ты подумай. Там автономное антиатомное убежище. Способно выдержать даже прямое попадание ядерного боеприпаса. В нем запасов продуктов, топлива, оружия на то, чтоб полноценный полк содержать в течение десяти лет. – Контрик хотел сказать еще что-то, но ему стало плохо, и он откинулся головой на подушку и безвольно мотнул ею вбок, закрыв глаза.
– Санинструктор! – заорал я так, как будто от этого зависела моя жизнь. Санинструктор влетел в помещение, как комета, без субординаций оттолкнул меня в сторону и засуетился над больным.
– Черныш, слышь, – из-за спины ефрейтора тихо позвал я, стараясь ему не мешать. – Ты тайны хранить умеешь, Толя? – впервые назвал я его по имени, которое всплыло само по себе из глубин памяти.
– Умею, умею, товарищ лейтенант! Не мешайте! – недовольно ответил санинструктор, полностью понимая свою незаменимость в этот момент.
– Черныш – это наш билет домой! Ты уж постарайся, парень! – попросил я. – А нам бы ночь продержаться да день простоять. – Толя Черныш недоверчиво посмотрел на меня и увидел две слезные дорожки, которые я и не скрывал, закрываясь руками, как некоторые. И еще он увидел, как непроизвольно я сглотнул спазм плача и ком мольбы внутрь себя. И, по-моему, он переживал обо мне больше, чем о чужом майоре, лежащем рядом без сознания.