– Федя, мля, ты как? – спрашиваю я, положив руку ему на плечо. – До заставы довезти сможешь?
– Нормально, тащ лейтенант, нормально – едем, – водитель, шатаясь, доходит до кабины. Берется за ручку дверцы. Влазит, кидает автомат на крышку мотора, вытирает глаза и начинает работать, превращаясь из обычного солдата в озадаченного условными рефлексами профессионала своего дела. Работа спасает мозг от перегрузки. Черствый я какой-то. И лошадей, когда добивал, то почти ничего не испытывал. Думал только, как бы не промазать, чтоб не опростоволоситься перед своими подчиненными. И тут тащу этого убитого, а сам думаю, мол, хорошо, что не моего солдата несу…
«Ох, е, вояки мы херовы. Автоматы так и не проверил на пристрелку у всех бойцов. Слаженности боевой – почти никакой. Мамед-то, так позицию и не поменял. А Файзулла молодец. Слышал я, что гоняли их там, на учебном, бывшие афганцы-снайперы из спецгрупп, ДШМГ 21, особого назначения и т. д. Судя по Файзулле – хорошо гоняли. Эх, меня бы кто так погонял! Одни просчеты. А тут еще эта напасть с Арчабиля в камуфляже. Ничо, ничо, ничо – разберемся, прорвемся и окопаемся. Еще не вечер, до обеда девять километров – не близко, а утром я буду мудрее на целые пограничные сутки 22».
Зато назад, домой, мы едем быстрее. Передаю через восьмой на заставу, что везем раненого, требую приготовить горячую воду. Санинструктор на восьмом бросается к телам, лежащим в кузове на расстеленных плащах от ОЗК. Начинает колдовать над раненым, ругая мою неуклюжую перевязку. Затем объясняет Боре по рации, где у него припрятаны инструменты, и просит прокипятить их к его приезду с нами. Приготовить стол под навесом летней конюшни и попытаться очистить кубрик, чтоб установить там кровать для раненого беглеца. Ну вот, госпиталя мне еще на заставе не хватало. В свою очередь, я приказываю Боре поднять всех, кто не несет службу, и срочно тянуть МЗП на сопку восемнадцатого лошадьми на телеге. Туда же привезти ящик с наступательными гранатами. Растяжки нам ночью не помешают. Я серьезно боюсь, что на нас полезет оставшаяся в живых банда, численность которой мне неизвестна. Но такие удары по самолюбию ни один главарь без ответа оставить не может. Это я по своей юности знаю. Дрались район на район в городе по любому поводу. Отстаивали честь нашей территории, как мы тогда думали. Так что вариантов у меня два. Или сидеть как мышь тихо и ждать, когда меня обложат и начнут гасить, как мы у себя в городе и делали. Или мне самому зарыть в землю топор войны вновь выявленного противника, вырыв ему яму пулями и гранатами из оружия моих солдат. И чем быстрее я пойду в наступление, тем лучше. Пока они там, в Арчабиле, не очухались. За четыре часа мы растянули мотки МЗП на левом, практически полностью прикрыв подступы к окопу для часовых и заставе. Перешли на сторону границы. И окутали склоны и распадки почти невидимыми, но крепкими нитями. Сделали два прохода в заграждении. Группа, которая была со мной, настолько «насобачилась» ставить «паутину», что справа я оставил их устанавливать невидимые сети без моего руководства. Только обозначил камнями и колышками места, где надо перекрыть подходы к заставе. Полный окоп для себя часовые вырыли утром сами, пока мы «прохлаждались» на левом. Связисты восстановили линию связи до восемнадцатого на левом фланге и до шестнадцать-пятнадцать на правом. Подняли антенну над зданием заставы с помощью блоков и запустили «Сокол три эм» – стационарную старушку радиостанцию.
Пока я пылил пешком к заставе от линии моих инженерных заграждений, ко мне начал выдвигаться рысью дневальный по конюшне на оседланной лошади. Второю лошадь он тянул за собой в поводу – тоже оседланную. Мне эта забота обо мне не понравилась сразу. И я не ошибся.
– Товарищ лейтенант! – Голос Архипова звенел возбуждением, а не заботой обо мне. – Вас майор, раненный, к себе просит, срочно просит, не дает Чернышу промедол или чо там колоть.
– Кто тебе сказал, что он майор? – устало спрашиваю я Архипова и пытаюсь ловко вскочить в седло. Ловко не получается. Пробую еще раз. Вставляю левую ногу в стремя, натягиваю немного поводья, берусь за луку седла этой же рукой, приседаю и толкаюсь от земли правой ногой. Вместо того чтоб лихо влететь в седло, я неуклюже валюсь на него. Конь дергается. Гашу недовольство лошади моим весом на ее спине, поводьями и нащупываю второе стремя правой ногой.
– Так он и сказал санинструктору. – Вот, мне и допрашивать никого не надо. Мы разгоняем лоша-дей до рыси и переходим в галоп на спуске, лошади выносят нас скачками прямо к зданию заставы.
– Что ж там ему такое санинструктор сделал, что он так разволновался? А? – перебираю варианты я, но мне не до смеха. Похоже, что майор будет права качать и задачи ставить. А у меня пока одна задача – выжить в этой кутерьме вводных и переменных условий, от которых, как на занятии, не отмахнешься. Потому как они настоящие, а не учебные.
Я спешиваюсь и передаю повод своего коня дневальному. Над заставой устремила в небо свои наконечники двадцатипятиметровая антенна. Раньше она лежала на том, что осталось у нас от крыши основного здания сверху.
– Эх, крышу бы нам новую, – нахожу себе новую проблему я. Из окна возле двери высовывается связист Бойко, который Владимир. Рожа его накрыта сверху каской. Он должен светиться от счастья, что поставили антенну, но лицо маленького Вовчика серьезное.
– Товарищ лейтенант, стрельба на левом! – коротко бросает он мне очередное изменение в окружающей обстановке.
– Тревожную группу «В ружье!» с групповым оружием! На «ГАЗ-66», – зло парирую я очередной вызов судьбы. – Заслон «В ружье!» и два боекомплекта. Строиться у заставы перед крыльцом. Я – в санчасти. – Это значит, что Боря, как мой заместитель, всех соберет, построит и проверит, а потом доложит мне в санчасти, если я там надолго задержусь. А задержаться мне там приходится надолго.
Майор, или кто он там, лежит на кровати. Рядом две тумбочки и стол. Кровать в углу кубрика. Потолок подпирают стропила, взятые с обвалившейся летней конюшни. Навстречу мне поднимается с табурета санинструктор. Лежащий майор перевязан. Бинты на животе слева и на этом же плече пропитаны кровью. До пояса он укрыт одеялом, под которое поддета чистая простыня. Барские условия. Мы уж три недели так не спали.
– Товарищ лейтенант, – боже, как мне надоело это звание, еще год, и буду старшим. Черныш докладывает свободным текстом: – Жар у него, пулю я вынул, вторая навылет, которая в бок. – Я с удивлением поднимаю брови. – Я техникум с отличием закончил. Хирургу на практике ассистировал, – поясняет коротко Черныш. Блин, у меня тут кладезь талантов. Водитель стреляет из РПГ, как снайпер. Снайпер ведет себя, как ниндзя в засаде. Повар умудряется сварить ужин и высунуться с просьбой постоять часовым у заставы. Сержант офицерские обязанности выполняет. Каптер старшину заменил играючи. Пять связистов сами готовы систему на шести участках восстановить, чтоб прикрыть заставу с фронта, а это задача для полнокровной инженерно-саперной роты. Стрелки хвастаются, у кого самодельная разгрузка лучше. Пулеметчик носится с ПКМ, как с дитем малым. Дневальный нашел бычка, пасет лошадей, ремонтирует крытую конюшню и косится на второй пулемет на опорном, доит корову – ведро молока в день. Обложил свою каптерку в конюшне железными листами и сделал практически из нее дот. Клянчит гранаты у своих сослуживцев. Дежурный изучает днем устройство противопехотных мин по наставлению, которое откопал в обрушенной библиотеке. Один только я без талантов на заставе. Даже попасть не смог в бандита из своего автомата. Проблема у связистов – прячут изоленту, почти всю извели солдаты на спаренные магазины. А я переживал на стыке. А оно вон как.
– Ну, что «майор»? Откуда дровишки? – Санинструктор игнорирует мои вопросы и продолжает свой рассказ о майоре.
– У него жар сейчас уже начался, если я ему лекарство с антибиотиком вколю – он заснет. Вы его долго не трепайте, плохо ему очень. – На голове раненого лежит мокрое солдатское полотенце. Под кроватью стоят два пустых ведра. Еще одно ведро с розовой от крови водой стоит под столом, где разложены причиндалы нашего костолома от Гиппократа, которые накрыты куском простыни. От стола несет хлоркой и обеззараживающими растворами. Зато тут свежо. Стекол-то – нет ни одного.